Луков М. В. Пьер Бурдьё: концепция «готовых идей» в социологической трактовке телевидения

УДК 316.7

Аннотация ♦ В этой статье анализируется роль концепции «готовых идей» выдающегося французского социолога Пьера Бурдьё в социологической трактовке телевидения.

Ключевые слова: телевидение, концепция «готовых идей», массовая культура, П. Бурдьё.

Концепция «готовых идей» Пьера Бурдьё, выдающегося французского социолога, весьма существенна для формирования тезаурусной концепции, так как перекликается с нею в некоторых точках. Концепция «готовых идей» родилась при изучении современного телевещания, предпринятом П. Бурдьё в социологическом и психологическом плане.

Вслед за исследователями, провозгласившими идею телевещания как телевизионного «потока» информации[1], Бурдьё не мог не увидеть хаотичности телеинформации, которая, подобно потоку, утрачивает жанровые и любые другие ограничения. Ученый, как и многие другие, задумывается: что же позволяет телезрителю ориентироваться в хаотическом потоке непрерывно сменяющейся информации?

Вариант ответа П. Бурдьё таков: «…Телевидение не са­мая благоприятная среда для выражения мыслей. Я выявил негативную связь между спешкой и мыс­лительным процессом. Это очень старая тема фи­лософского дискурса: еще Платон противопостав­лял философов, располагающих временем, людям, находящимся на агоре, городской площади, кото­рые должны быстро принимать решения. Он как бы говорит, что в состоянии спешки невозможно думать. Это откровенно аристократическое заяв­ление, точка зрения человека, занимающего при­вилегированную позицию, у которого нет недо­статка в свободном времени и который не осозна­ет того, что это привилегия. Но мы сейчас говорим не об этом. Несомненно, существует связь между мышлением и временем. И одной из главных про­блем, ставящихся телевидением, является вопрос об отношениях между мышлением и скоростью. Можно ли мыслить на скорости? И не обрекает ли себя телевидение, предоставляя слово мыслите­лям, вроде как способных мыслить в ускоренном темпе, на то, что ему всегда приходится иметь дело только с… “быстродумами”, мыс­лящими быстрее собственной тени...

Стоит задуматься, почему они способны отве­чать этим совершенно особенным условиям, поче­му у них получается мыслить в условиях, при кото­рых никто уже не мыслит. Ответом, как мне кажет­ся, является то, что они мыслят “готовыми идея­ми”. “Готовые идеи”, о которых говорит Фло­бер, — это идеи, усвоенные всеми, банальные, об­щие, не вызывающие возражений; это также идеи, усвоенные всеми до того, как вы их усвоили, поэто­му проблема восприятия не ставится. Когда речь идет об устном выступлении, книге или телевизи­онном сообщении, главная задача коммуникации — соответствовать условиям восприятия, для чего необходимо знать, располагает ли слушающий ко­дом для расшифровки того, о чем в данный момент говорится. А когда вы выдаете “готовые идеи”, проблема отпадает сама собой. Коммуникация воз­никает мгновенно, потому что в каком-то смысле ее не существует. Она является всего лишь види­мостью. Обмен банальностями, общими местами есть коммуникация, единственным содержанием которой является сам факт общения. Достоинст­вом “общих мест”, играющих огромную роль в по­вседневном общении, является то, что все способ­ны их воспринимать и воспринимать мгновенно: из-за своей банальности они являются общими как для говорящего, так и для слушающего. В отличие от общих мест, мысль по определению является подрывной: она начинает с разрушения готовых идей, а затем должна привести доказательства. Когда Декарт говорит о доказательстве, он имеет в виду длинную цепочку рассуждений. Это занимает некоторое количество времени, нужно выдвинуть целую серию посылок, связанных союзами “следо­вательно”, “значит”, “принимая во внимание что”... Но такое разворачивание мыслящего мыш­ления неразрывно связано со временем.

…Это одно из следствий подчинения необходимости оперативности — не только потому, что они рас­полагают записной книжкой с записанными в ней одними и теми же адресами (для передачи про Россию надо пригласить г-на или г-жу X, про Гер­манию — г-на У). Существуют уже готовые собе­седники, и это освобождает от необходимости ис­кать кого-либо, кому действительно есть, что ска­зать. Таковыми часто являются молодые, никому пока не известные, занятые своими исследования­ми, люди, не слишком жаждущие иметь дело со средствами массовой информации, и которых к тому же еще нужно поискать, в то время как под рукой есть привычные, готовые разродиться ста­тейкой или дать интервью, завсегдатаи СМИ. Кро­ме того, чтобы быть способным “думать” в услови­ях, при которых никто уже не думает, необходимо быть особого рода мыслителем»[2].

«Готовые идеи», о которых говорит П. Бурдьё, вполне вписываются в его концепцию «габитуса» — некой призмы, присущей массовому сознанию, через которую проходит и трансформируется по готовым шаблонам любая информация.

Но следует поточнее определить то, что Бурдьё вслед за Гюставом Флобером называет готовыми идеями. Для этого обратимся к самому Флоберу. Источник, на который ориентируется Бурдьё, — знаменитый «Лексикон прописных истин» 1872, опубл. 1910), представляющий собой ироническую имитацию рукописи некоего буржуа, записавшего для себя в алфавитном порядке около 700 изречений, которыми можно руководствоваться в жизни. Вот некоторые из них: «Англичане. — Все богаты»; «Англичанки. — Следует удивляться, что у них красивые дети»; «Библиотека. — Необходимо иметь у себя дома, особенно когда живешь в деревне»; «Вагнер. — Издеваться, когда слышишь его имя, и отпускать остроты по поводу музыки будущего»; «Гений. — Не следует им восторгаться, это — невроз»; «Дворянство. — Презирать его и завидовать ему»; «Дети. — При гостях проявлять к ним лирическую нежность»; «Должность. — Должности надо всегда просить»; «Думать. — Мучительно; обычно приходится думать о покинутом»; «Жалость. — Воздерживаться»; «Змеи. — Ядовиты»; «Знаменитость. — Интересоваться малейшими подробностями частной жизни знаменитых людей, чтобы потом иметь возможность их поносить»; «Идеал. — Совершенно бесполезен»; «Итальянцы. — Все — музыканты и предатели»; «Кружок. — Надо всегда состоять членом кружка»; «Литература. — Занятие праздных»; «Лоб. — Широкий и лысый — признак гениальности»; «Макиавелли. — Не читая, считать его злодеем»; «Оригинальное. — Смеяться над всем оригинальным, ненавидеть, ругать и, если можно, истреблять»; «Поэзия. — Совершенно не нужна, вышла из моды»; «Поэт. — Благородный синоним бездельника, мечтателя»; «Ученые. — Издеваться над ними»; «Эпоха (современная). — Ругать. — Жаловаться на отсутствие в ней поэзии. — Называть ее переходной, эпохой декаданса»[3].

Даже из приведенных примеров совершенно ясно, что «готовые идеи» у Флобера (а следовательно, и у Бурдьё) — это некие шаблоны, стереотипы мышления, постоянные формулы. И столь же ясно, что, по мысли Флобера, они существуют в голове не всякого человека, а филистера, буржуа-обывателя. Бурдьё же им придает всеобщий характер. Но как раз в том-то и дело, что если любой зритель, пытаясь справиться с телевизионной акселерацией, вынужден нередко прибегать к «готовым идеям», сами эти идеи у представителей разных народов, культур, слоев населения неизбежно будут разными. Конечно, телевидение агрессивно насаждает некоторые стереотипы, конструируя более однородную культуру повседневности, но это, вероятнее всего, не конститутивный, а временный признак телевещания.

«Готовые идеи» «массовой культуры» находятся в противоречии с более значимым признаком — сенсационностью телеинформации. Сенсационность предполагает неожиданность, непредсказуемость информации, вызывающей интерес, удивление, изумление, психологический шок своей новизной, ломающей традиционные представления, те самые «готовые идеи». Образованный и культурный немец (стереотип) в очках, с высоким лысеющим лбом («Лексикон прописных истин»: «Лоб. — Широкий и лысый — признак гениальности») знакомится по Интернету (обычно) с любовником (менее обычно, интересно) и, встретившись, съедает его (немыслимо, потрясение) с его согласия (шок, ломка всех привычных представлений, сенсация). При этом информация, в сущности, никому не нужна (за исключением, может быть, психиатров, сексопатологов, судмедэкспертов), но поставляется телевидением в миллионы семей по всему миру только из-за своей сенсационности.

Итак, сенсация как экстремальная разновидность новизны в актуализированных зонах тезауруса мешает стереотипу («готовым идеям») создавать ориентиры в потоке информации. Информация безудержно нарастает по всем направлениям, приобретая хаотический характер. Возникает информационный взрыв[4].

Таким образом, концепция «готовых идей» П. Бурдьё, при всей ее оригинальности, не объясняет, как в современной культуре повседневности, которую конструирует телевидение, преодолевается ситуация информационного взрыва.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] См.: Williams R. Television. Technology and Cultural Form. Hannover; L., 1974.

[2] Бурдьё П. О телевидении и журналистике. М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры», 2002. С. 44–45.

[3] Флобер Г. Лексикон прописных истин // Флобер Г. Избр. соч. / Ред., ст. и комм. М. Д. Эйхенгольца. М.: Гослитиздат, 1947. С. 538–554.

[4] Об этой проблеме см.: Коган В. С. Человек в потоке информации. Новосибирск: Наука, 1984; Кашлев Ю. Б. Информационный взрыв: Международный аспект. М.: Междунар. отношения, 1988.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бурдьё П. О телевидении и журналистике. М. : Фонд научных исследований «Прагматика культуры», 2002.

Кашлев Ю. Б. Информационный взрыв: Международный аспект. М.: Междунар. отношения, 1988.

Коган В. С. Человек в потоке информации. Новосибирск : Наука, 1984.

Флобер Г. Лексикон прописных истин // Флобер Г. Избр. соч. / ред., ст. и комм. М. Д. Эйхенгольца. М. : Гослитиздат, 1947. С. 538–554.

Williams R. Television. Technology and Cultural Form. Hannover ; L., 1974.

Луков Михаил Владимирович — кандидат философских наук, доцент Гуманитарного института телевидения и радиовещания им. М. А. Литовчина.