Канарш Г. Ю. Опыт и уроки советской модернизации. Часть I

УДК 316.4 ; 32

Kanarsh G. Yu. The Experience and Lessons of Soviet Modernization. Part I

Аннотация ♦ Статья подготовлена по проекту «Модернизация как мегатренд. Векторы российской модернизации в XIX–XXI вв.» в рамках плановой темы сектора социальной философии Института философии РАН «Социально-философский анализ историй и теорий модернизации». Объект исследования — советское общество, предмет — особенности модернизации советского общества на разных этапах его развития. В статье анализируются причины и предпосылки Русской революции 1905–1917 гг., модернизационное значение Русской революции (включая этапы 1905 г., Февраля и Октября 1917 г.), а также исторические альтернативы послереволюционного развития (НЭП и сталинская «революция сверху»).

Ключевые слова: советское общество, модернизация, революция, социализм, новая экономическая политика.

Abstract ♦ The article was prepared as part of the project “Modernization as a Megatrend. The Vectors of Russian Modernization in the 19th–21st Centuries” within the framework of the planned topic of the Department of Social Philosophy at the Institute of Philosophy entitled “Socio-philosophical Analysis of the Histories and Theories of Modernization”. The object of study is Soviet society; its subject consists in features of the modernization of Soviet society at different stages of its development. The author analyzes the causes and preconditions of the Russian revolution of 1905–1917, the significance of the Russian revolution in terms of modernization (including the stages of 1905, February and October 1917), and historical alternatives to the post-revolutionary development (The New Economic Policy and Stalin’s “Revolution from Above”).

Keywords: Soviet society, modernization, revolution, socialism, new economic policy.

Советская модернизация: один или несколько проектов?

Исследование особенностей советского «проекта» может считаться важной научной задачей, имеющей не только собственно «историческое» значение. Во-первых, период советского социалистического развития непосредственно предшествовал нынешнему этапу развития российского государства, и многие современные проблемы коренятся в опыте советского прошлого. В частности, проблемы ресурсной экономики. Во-вторых, по-прежнему сохраняется крайне неоднозначное отношение к советскому прошлому: от крайне негативного («тоталитаризм») до весьма позитивного, апологетического. Наконец, опыт социалистического развития представляется весьма важным по той причине, что он содержал в себе мощную социальную составляющую, анализ которой имеет большое значение в условиях нынешнего российского капитализма, вызванных им социальных противоречий.

Задача настоящей статьи — анализ опыта советской модернизации. Мы рассмотрим исторические причины возникновения «советского проекта», коренящиеся в особенностях капиталистического развития России второй половины XIX — начала XX вв., и в целом, положения России в мировой хозяйственной системе; модернизационное значение Русской революции 1905–1917 гг.; особенности и противоречия основных этапов реализации «советского проекта», начиная с этапа новой экономической политики (НЭП) и заканчивая «эпохой застоя» (1970-е гг.).

Но вначале дадим краткую, емкую характеристику основных исторических результатов реализации «советского проекта». Так, авторы книги «Глобальный капитализм: три великие трансформации» выделяют три таких результата:

«1. осуществление индустриализации и достижение других черт современности — массового образования, развития науки, увеличение доли городского населения и пр.;

2. успешное следование по пути догоняющей (Запад) модернизации» (Федотова, Колпаков, Федотова, 2008: 254);

3. сочетание вектора догоняющей модернизации с развитием на собственной основе, включавшим такие черты, как «коллективизм, антирыночный подход, коммунистическая идеология… идеал всесторонне развитого, гармоничного человека…» (там же).

Данный идеал был несомненно утопическим, но в то же время он инициировал развитие образования, науки, культуры: «Не решив задачи развития трудовых мотиваций в нетворческих профессиях, с точки зрения практической коммунизм явился системой ценностной мобилизации людей к внутреннему развитию, чтению, обучению» (там же).

С точки зрения понимания социальной природы коммунизма, важна идея о том, что советский коммунизм был своего рода alter ego западного капитализма, поскольку представлял собой форму развития, альтернативную западной, но имевшую общую с ней основу в виде индустриализма, индустриальной культуры (там же: 252–253).

Исследователю советской модернизации бросается в глаза то обстоятельство, что в действительности речь должна идти не об одном, а о некотором множестве проектов, сосуществовавших на разных этапах развития советского общества, и конкурировавших друг с другом. Так, уже на этапе Русской революции 1905–1917 гг. одновременно существовали не один, а два проекта революции — большевистский (ленинский) и меньшевистский (плехановский). Существовали два принципиально различных проекта послереволюционного развития: ленинский проект НЭПа и сталинский проект «революции сверху». Наконец, были разные проекты развития в послесталинскую эпоху (период 1960–1970-х гг.) — рыночные и плановые. Проблема советского развития в этот, послесталинский, период состояла главным образом не в невозможности перестройки системы в сторону повышения ее эффективности, а в фактическом отказе от развития, в выборе такой тактики, которая предусматривала точечное решение отдельных проблем, но не реформирование системы в целом.

Таким образом, можно говорить о наличии разных проектов и перспектив развития в рамках единого советского (коммунистического) проекта, каждый из которых имел определенные шансы на реализацию, но в силу сочетания тех или иных исторических обстоятельств выиграл (или, напротив, потерпел поражение).

Исторические предпосылки Русской революции

Первое и наиболее значительное событие, которое необходимо рассмотреть в этой связи — Русская революция 1905–1917 гг. Вслед за И. К. Пантиным (Пантин, 2015) мы говорим о Русской революции как о едином феномене, хотя и разбивающемся на ряд стадий или этапов, на каждом из которых решались те или иные модернизационные задачи. Русская революция не входит непосредственно в период советской модернизации (как отмеченный существованием Советского государства, которое и решало определенные модернизационные задачи), но несомненно, она является тем истоком, той «пуповиной», без анализа которой невозможно понять смысл советского проекта в целом.

Среди причин Русской революции обозначим следующие. Первая причина — нерешенность аграрного вопроса в России (после реформы 1861 г.), значительно усиленная противоречиями капиталистического развития второй половины XIX — начала XX вв. Вторая причина — особенности русского национального характера и менталитета, в значительной мере способствовавшие именно такому, насильственному, решению социальных проблем. И, наконец, третья причина — периферийное положение России в мировой геоэкономике, ставившее серьезную задачу преодоления отсталости и зависимости страны от ведущих мировых держав.

Отмена крепостного права, освобождение крестьян от личной зависимости стали ключевой предпосылкой капиталистического развития — поскольку они означали возможность значительного высвобождения рабочей силы, необходимой для проведения промышленной модернизации и развития капитализма в городе и в деревне. В этом смысле реформы Александра II носили несомненно прогрессивный характер. Между тем, как известно, крестьянская реформа 1861 г. была половинчатой: она освободила крестьян от личной зависимости, но при этом не ликвидировала помещичье землевладение. Кроме того, личная свобода крестьянина в значительной мере оставалась скованной существованием крестьянской общины. Ситуация усугублялась аграрным перенаселением, возникшим к концу XIX в. Все вместе это создавало достаточно тяжелое положение крестьянства (особенно крестьянской бедноты), приводило к хроническому недоеданию и даже к голоду. Таким образом, реформы не реализовали вековую мечту российского крестьянства — освобождение, но с полной передачей земли, и без всяких условий (Тютюкин, 1998: 371–372).

На несправедливость крестьянской реформы «наслаивались» противоречия, связанные с бурным развитием капитализма в России во второй половине XIX — начале XX вв. Как считает И. К. Пантин, «в Западной Европе и Северной Америке капитализм, укореняясь, глубоко вспахивал социальную почву, нес духовное и политическое освобождение народа, знаменовал собой начало новой цивилизации. В России же прогрессивная роль капитализма проявилась иначе: он обрушил прежний жизненный уклад широких слоев крестьянства, вбросил их в условия товарных отношений, не создав серьезных социальных предпосылок для нового способа хозяйствования. Из-за этого капитализм не смог завоевать все социально-экономическое пространство и не превратился в элемент, конструирующий целостность общества. Зато он обострил до предела все противоречия — экономические, социальные, национальные» (Пантин, 2015: 42). В социально-экономическом плане это проявлялось в чрезмерной эксплуатации крестьянской бедноты со стороны барина и богатых крестьян-предпринимателей, неэквивалентном обмене между городом и деревней, а также больших налогах, собираемых с крестьян государством. Такая ситуация привела к целому ряду крестьянских волнений в самом начале XX в., завершившись широким крестьянским движением в революцию 1905 г.

Однако тот факт, что Россия в конечном счете пошла именно революционным путем, а не путем постепенного социального реформирования — объясняется в немалой степени особенностями российского менталитета, для которого, как известно, характерно долготерпение, но и неистовость, «взрывная мощь», стремление одним махом разрешить накопившиеся проблемы. Как замечает С. В. Тютюкин, «в итоге массовые социальные движения в России приобретали особенно бурный, часто кровавый характер. Они несли на себе яркий отпечаток широкой, вольнолюбивой, необузданной русской натуры, склонной к сравнительно редким, но безудержным вспышкам социального негодования и протеста, к быстрым сменам настроений и раскаянию в содеянном» (Тютюкин, 1998: 370). В противоположность историческим объяснениям, выводящим данные особенности из угнетенного положения крестьянства (Пантин, 2015: 33–36), мы считаем, что описанные черты национального менталитета имеют прежде всего естественную, природную основу — и в них просматривается действие синтонного и авторитарно-напряженного характерологического радикалов (Бурно, 2008). Все это сосуществует вместе с национальной российской скромностью, совестливостью, жалостливостью, в чем проявляется еще одна природная характерологическая особенность — дефензивность, психастеноподобность (Бурно, 2012: 415–416).

Еще одна важная историческая предпосылка Русской революции — зависимое положение России в мировой системе хозяйствования. Здесь на первый план выходит политика министра финансов России С. Ю. Витте, которая состояла из ряда мер, направленных на развитие промышленности и создание условий для привлечения в Россию иностранного капитала. Несмотря на значительные успехи реформ Витте (создание современной промышленности в целом ряде российских регионов, строительство сети железных дорог по всей стране, включая строительство Транссибирской магистрали, накопление капиталов и др.), можно говорить о весьма неоднозначном характере этих реформ для экономики страны и их далеко идущих социально-политических последствиях. Считается, что эти реформы, при всей их внешней успешности, привели к серьезной зависимости российской экономики от иностранного капитала, одновременно усилив нагрузку на экономику, поскольку система государственных заказов, обеспечивавшая стойкий интерес Запада к российскому рынку, обеспечивалась за счет внешних займов российского правительства, погашение которых, в свою очередь, требовало увеличения налогообложения (см.: Кагарлицкий, 2009: 386–392). Получается своего рода замкнутый круг: и без того нелегкое положение российского крестьянства после реформы 1861 г. еще более утяжеляется тем налоговым бременем, которое возложено на него государством, пытающемся в короткие сроки создать на западные деньги современную промышленность. Ситуация во многом напоминает положение 1930-х гг., когда государство также стремилось провести ускоренную индустриализацию за счет прежде всего сельского населения, только индустриализация второй трети XX в. проводилась уже на иной (некапиталистической) основе и в условиях, когда Россия через революцию разорвала замкнутый круг своей экономической зависимости от Запада. В целом обрисованная ситуация позволяет говорить не только о зависимом и эксплуатируемом геоэкономическом положении России на рубеже XIX–XX вв., но и крайне неблагоприятном для нее геополитическом положении, сказывавшемся прежде всего в противоборстве двух великих держав того времени — Англии и Германии, зажатой между которыми в итоге оказалась Россия (выступившая в Первой мировой войне на стороне стран Антанты). В этой ситуации, считают, например, авторы книги «Современные проблемы российского государства», только реализация Большого левого проекта, каковым стал проект Русской революции и последующее создание Советского государства, позволяло стране в полной мере обрести свой национальный путь развития, независимый от Запада. По их мнению, «столкновение мощных традиционных основ российской цивилизации с насаждавшимся либеральным капитализмом привело пореформенную Россию в исторический тупик. В анализе этого состояния важно избежать ложного решения и полагать, что для России мог якобы рано или поздно открыться либо первый мир, либо она могла скатиться на уровень третьего мира. Нет, ей была уготована другая судьба — переход на новый уровень исторического развития и открытие дороги в неведомый для того момента мир. Это был Второй мир — мир социализма» (курсив наш. — Г. К.) (Шевченко, Соколова, Спиридонова, 2015: 187).

Русская революция 1905–1917 гг. и
ее модернизационное значение

Если говорить в самом общем плане, то первые две русские революции (1905 г. и Февраля 1917 г.) носили буржуазно-демократический характер. В этих революциях участвовали самые разные слои российского общества — рабочие, крестьянство, мелкие служащие, разночинная интеллигенция, студенты, жители национальных окраин Российской империи, однако в целом требования, которые выдвигались в ходе обеих революций, как и достигнутые ими результаты, оставались в рамках стремления к буржуазно-демократическим преобразованиям. Революция 1905 г., как известно, была в значительной мере связана с поражением России в Русско-японской войне, а непосредственной ее причиной стал расстрел царскими войсками мирного шествия рабочих к Зимнему дворцу в январе 1905 г. Последнее событие серьезно всколыхнуло российское общество, в частности, привело к массовой самоорганизации граждан (рабочих, крестьян, интеллигенции), требующих демократических преобразований. Кульминацией событий революции стала общенациональная политическая забастовка октября 1905 г., в результате которой власть была вынуждена пойти на уступки, введя целый ряд гражданских прав и свобод. Важным итогом первой русской революции, кроме самоорганизации общества и дарования властью буржуазно-демократических свобод, стала консолидация и самоопределение в тех исторических условиях основных российских партийных движений.

События Февральской революции 1917 г., как и события революции 1905 г., во многом были связаны с неудачами России в войне — на этот раз, в Первой мировой, в которой Россия выступала на стороне стран Антанты. Главным в этот период становится вопрос о мире. Непосредственной предпосылкой революции становится в этот раз продовольственный кризис, который вызвал массовые акции протеста в столице в феврале 1917 г. Несмотря на попытки властей подавить восстание, в этот раз оно увенчалось успехом, поскольку на сторону митингующих в массовом порядке стала переходить армия.

Главное событие Февральской революции 1917 г. — падение самодержавия. Под давлением членов Государственной Думы, а также собственного генералитета император Николай II вынужден был подписать Манифест о собственном отречении, а также об отречении за своего сына цесаревича Алексея. Брат императора великий князь Михаил Александрович, в пользу которого царь отрекся от престола, также не принял императорской короны. В итоге самодержавная монархия в России пала, но окончательное разрешение вопроса о форме государственного устройства России (монархия или республика) было отложено до созыва Учредительного собрания.

Важнейший феномен, возникший в результате Февральской революции — двоевластие. Имеется в виду образование после падения самодержавной монархии двух центров власти: советов, с одной стороны, и Временного правительства, с другой. Советы представляли собой орган народного самоуправления, и считается, что именно им принадлежала реальная власть в стране в тот период. Временное правительство было образовано как результат соглашения между Советами и созданным во время революции Комитетом Государственной Думы. В состав Временного правительства вошли представители партии кадетов во главе с князем Г. Е. Львовым.

В нашу задачу не входит анализ сложных отношений между различными политическими силами в тот период. Подчеркнем лишь тот момент, что именно после революции 1917 г. фактически начинается формирование советского общества (как общества, реально управляемого Советами). Как отмечают В. В. Журавлев и А. П. Ненароков, «долгие годы и у нас, и за рубежом господствовал миф, что советское общество — продукт Октябрьской революции. На деле его повивальной бабкой стала покончившая с царизмом Февральская революция 1917 г. При своем возникновении — на развалинах рухнувшего самодержавного строя — Советы предстали вполне самостоятельной организационной формой социального и политического действия масс. Именно они освобождали политических заключенных; разоружали и арестовывали жандармов, полицейских и представителей бывшей царской администрации, создавали гражданскую милицию; проводили выборы заводских, волостных и сельских комитетов; боролись за улучшение материального положения трудящихся, отмену всевозможных штрафов и ограничений, за введение 8-часового рабочего дня; направляли формирование и деятельность продовольственных комитетов» (Журавлев, Ненароков, 1998: 390).

В самом деле, рост гражданской самоорганизации в этот период впечатляет: вслед за Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов аналогичные советы стали создаваться по всей стране. В марте 1917 г. их было создано около 600 (Вдовин, 2009: Электронный ресурс). Кроме собственно советов создаются и другие формы общественной самоорганизации: солдатские комитеты в армии, фабрично-заводские комитеты как органы самоуправления на предприятиях, отряды Красной Армии и рабочей милиции, профсоюзные организации. Важнейшим явлением стала самоорганизация крестьянского населения России: параллельно советам рабочих и солдатских депутатов в городах создаются советы крестьянских депутатов и крестьянские комитеты. Воссоздается Всероссийский крестьянский союз.

В этот же период широкий размах получают национальные и региональные движения по всей бывшей Российской империи, требующие отделения или предоставления автономии (Польша, Финляндия, Украина, Закавказье, и даже русские регионы, такие как Сибирь) (там же).

В то же время сложилась интересная и во многом парадоксальная ситуация: Советы, получившие реальную власть в стране и осуществлявшие акты самоуправления от имени народа, тем не менее не захотели взять всю полноту власти и фактически делили ее с Временным правительством, представлявшим интересы буржуазии. Чем была вызвана данная ситуация? Во-первых, политические партии, получившие большинство в Советах (эсеры и меньшевики), в соответствии со своими идеологическими установками полагали, что, поскольку революция носит буржуазный характер, то и осуществлять революционные преобразования должна буржуазная партия — а именно кадеты, получившие министерские портфели во Временном правительстве. Во-вторых, представители этих двух социалистических партий не имели реального опыта управления страной, а потому читали целесообразным доверить управление той партии, у которой этот опыт был. Этими двумя обстоятельствами и было обусловлено наличие двоевластия в стране в период с февраля и вплоть до Октябрьского переворота 1917 г.

Между тем, была политическая сила, которая изначально высказала свое резкое несогласие со сложившимся положением дел и требовала передачи всей власти Советам для последующего осуществления перехода революции из буржуазной в социалистическую стадию: это были большевики во главе с В. И. Лениным. Именно эта задача была озвучена политиком после его возвращения из эмиграции в его знаменитых «Апрельских тезисах».

Обычно в литературе провал деятельности Временного правительства в конечном итоге связывается с нерешенностью в период его пребывания у власти ряда ключевых вопросов, волновавших российское общество: вопросов о мире и земле, а также рабочего вопроса. Однако справедливости ради необходимо отметить, что члены Временного правительства понимали значимость не только буржуазных преобразований (а именно они были основными в период Февральской революции), но и идущих вслед за ними реформ в социальной сфере. Так, именно Временным правительством был осуществлен ряд подготовительных мероприятий по решению аграрного и рабочего вопросов (в частности, вопроса о введении 8-ми часового рабочего дня на предприятиях) (там же). Другое дело, что окончательное решение этих вопросов — поскольку они носили основополагающий характер и затрагивали противоречивые интересы разных социальных групп (крестьян и помещиков, рабочих и предпринимателей) — было отложено до созыва Учредительного собрания. Опять же традиционно в литературе (особенно советской и современной левого толка) говорится о нерешительности Временного правительства в деле социальных преобразований, что в конечном итоге привело к его свержению; однако можно взглянуть на ситуацию под иным углом зрения, и то, что обычно трактуется как нерешительность, понять скорее как стремление представителей кадетов (леволиберальной партии) и их союзников по коалиционному правительству (представителей левых партий и беспартийных) к решению наиболее сложных и вызывающих социальное напряжение вопросов на базе гражданского согласия и социального мира (именно поэтому их решение и откладывалось до созыва Учредительного собрания, которое бы своим составом и принятыми решениями воплощало общенациональный консенсус). Однако в той ситуации большого общественного напряжения, в условиях продолжающейся Первой мировой войны и углублявшейся хозяйственной разрухи, роста социальной анархии пальму первенства в решении наиболее острых социально-экономических проблем постепенно перехватили большевики во главе с Лениным. Основная причина победы большевиков, думается, состояла в их политическом радикализме, решимости взять на себя ответственность в деле дальнейших преобразований (чего явно не хватало меньшевикам и эсерам), а также в опоре на социальные низы (пролетариат и беднейшее крестьянство). В итоге, после череды смен состава Временного правительства, после трех правительственных кризисов (в апреле, июле и в августе 1917 г.), большевики, получившие к тому времени большинство в Советах и опиравшиеся на созданные ими отряды Красной гвардии, сумели захватить власть в Петрограде. Важнейшими предпосылками победы большевиков стали провал Корниловского мятежа (выступления войск под командованием генерала Корнилова на Петроград в августе 1917 г. — с целью свержения Временного правительства и установления диктатуры) и тот факт, что роль большевиков и подчинявшейся им Красной гвардии в деле недопустимости установления диктатуры военных была весьма значительной: «В этом смысле можно говорить о том, что поражение Корнилова открывало путь к завоеванию власти Лениным» (там же). Считается, что на тот момент (конец лета — начало осени 1917 г.) положение в стране было поистине катастрофическим (хозяйственная разруха, социальная анархия, неудачи на фронте, в целом недовольство населения продолжением войны), поэтому объективно сложились предпосылки для установления авторитарной диктатуры, которая только и была способна навести порядок в стране. И эту диктатуру могли установить либо военные, либо большевики как наиболее радикальная политическая сила. Провал Корниловского мятежа означал, что инициатива окончательно переходила к левым силам в лице большевиков. Попытка демократических сил объединиться (непосредственно после провала выступления войск Корнилова) в формате Демократического совещания, созванного Временным правительством, из-за многочисленных разногласий между делегатами закончилась неудачей.

Захват власти большевиками и отрядами Красной гвардии в Петрограде и затем в Москве, утвержденный II Съездом советов, последующее «триумфальное шествие советской власти» (выражение Ленина) по всей стране фактически означали две вещи: 1) создание органов власти нового Советского государства; 2) издание новыми органами власти соответствующих декретов и распоряжений, кардинально меняющих отношения во всех сферах общественной жизни (см.: Голиков, Кузнецов, 1971; Великая Октябрьская … , 1977).

Итак, если предельно обобщенно выразить суть произошедших преобразований, то они заключались в кардинальном и давно назревшем решении социального вопроса в России, который, как справедливо пишет И. К. Пантин, должен пониматься гораздо шире, нежели решение только рабочего или крестьянского вопросов. Социальный вопрос «включал в себя аграрную проблему, национальный вопрос, индустриализацию, изменение соотношения разных социально-экономических укладов, типа власти, культурный подъем населения и т. п., т. е. преобразования буржуазные (буржуазно-демократические) по своему существу. Характер Октябрьской революции определялся не столько противоречиями пролетариата и буржуазии, хотя, конечно, и ими тоже, сколько конфликтом разных форм и средств приобщения страны к современной (естественно, в тогдашнем понимании) цивилизации (курсив наш. — Г. К.), различием способа завоевания основных предпосылок завоевания цивилизации. Вот почему ни капитализм сам по себе, ни социализм как таковой не выражают специфики октябрьского переворота, равно как и послеоктябрьского периода» (Пантин, 2015: 242–243). В этом смысле можно говорить о том, что главным завоеванием Февраля 1917 г. была политическая демократия, тогда как главным завоеванием Октября 1917 г. стала демократия социальная (там же: 243).

В то же время представляется бесспорным, что революция не затронула политические отношения, не произвела демократизации политической жизни. Но дело тут, видимо, «не только в политике большевиков, но и в менталитете россиян, в традиции “недемократической человечности” (М. Гефтер), которая проходит через всю российскую историю. За это наш народ расплатился трагедией сталинского режима» (там же: 262).

Итак, главное в революционных преобразованиях Октября 1917 г. — это решение социального вопроса в России, осуществленное, однако, недемократическим путем (установление большевистской диктатуры и последующий разгон большевиками созванного в январе 1918 г. Учредительного собрания). Однако в целом характер мер, реализованных новым большевистским правительством, опиравшемся на Советы, видится несомненно прогрессивным (решение крестьянского, рабочего, национального вопросов, уничтожение всех форм социального неравенства). В этом смысле революция, произведенная Октябрем, безусловно, была одним из способов приобщения России к мировой цивилизации, и ее модернизационное значение, наряду с модернизационным значением событий Февраля 1917 г., чрезвычайно велико.

Политика Советской власти после революции 1917 г.

Политика большевиков после прихода их к власти, и особенно после начала Гражданской войны получила название политики военного коммунизма. Необходимость этой политики в период с 1918 по 1920 гг. связывалась с двумя обстоятельствами: во-первых, с попыткой резкого и радикального перехода к новому строю; во-вторых, с ситуацией хозяйственной разрухи в стране, в условиях которой нужно было кормить население, правящий аппарат и особенно — вновь создававшуюся Рабоче-Крестьянскую Красную армию. Как пишет А. В. Шубин, «с помощью военного коммунизма большевики решали две задачи: создавали основы “коммунизма”, как казалось — принципиально отличного от капитализма строя, и концентрировали в своих руках все ресурсы, необходимые для ведения войны» (Шубин: Электронный ресурс). Вводилась специальная система продразверстки; запрещалась свободная торговля крестьян хлебом; создавались специальные продотряды из городских рабочих и представителей Красной армии для изъятия хлеба у крестьян. Эти отряды, в свою очередь, опирались на также специально создаваемые комитеты крестьянской бедноты (комбеды); силами специально созданных карательных органов (Всероссийская чрезвычайная комиссия, а также целая сеть чрезвычайных комиссий по всей России) осуществлялась политика репрессий в отношении тех, кто не был согласен с проводимыми мерами. В итоге «летом 1918 года страна была превращена в “единый военный лагерь”… <…> Реальная власть советов была свернута в пользу большевистского правительства и его структур, особенно репрессивных. Большевистский лозунг “власть советам” сменился лозунгом “вся власть чрезвычайкам”» (курсив наш. — Г. К.) (там же). Фактически сложившаяся в данный период система власти и контроля над обществом позволяет характеризовать ее как форму тоталитарного режима (там же).

Надо отметить, что политика военного коммунизма и продовольственной диктатуры, осуществляемой в ее рамках, принесла довольно ощутимые, но кратковременные результаты: с ее помощью удалось значительно увеличить количество хлебных заготовок. Однако при этом значительная часть продовольствия, поступавшая из деревни в города, попросту разворовывалась или сгнивала из-за неэффективной работы бюрократического аппарата. Это вызывало серьезное недовольство со стороны населения — как крестьян, у которых силой изымали «излишки» продукции, так и жителей городов (рабочих и служащих), которые получали хлеб по карточной системе и влачили полуголодное существование. Кроме того, условия, созданные продразверсткой, фактически приводили к разорению деревни и углублению общей хозяйственной разрухи, поскольку лишали основного товаропроизводителя — крестьянство всяких стимулов к тому, чтобы производить больше хлеба. В ситуации начавшихся массовых выступлений крестьян против советской власти с августа 1920 г. большевистское правительство во главе с Лениным были вынуждены пойти на уступки крестьянам и отменить продразверстку, заменив ее продналогом: «В условиях широких народных выступлений против большевистской власти X съезд РКП(б) принял решение об отмене продовольственной разверстки и замене ее более легким продналогом, выплатив который, крестьяне могли продать оставшуюся часть продовольствия. Эти решения означали прекращение “военного коммунизма” и положили начало серии мер, известных как новая экономическая политика (нэп)» (там же).

Суть новой экономической политики была довольно проста. Она заключалась, во-первых, как уже было сказано, в замене продразверстки продналогом, а во-вторых, в разрешении свободной торговли. Только при сочетании этих двух взаимосвязанных условий можно было рассчитывать на то, что у крестьянина появится стимул к увеличению производительности своего хозяйства, что, в свою очередь, станет основой общего экономического оздоровления: «Смысл нововведения, следовательно, далеко выходил за пределы ликвидации разверстки — этого стержня политики “военного коммунизма”. Экономическая политика стала гарантировать крестьянину свободное развитие хозяйства» (Борисов, 1989: 126).

Характеризуя НЭП в целом, можно сказать, что суть всех его мероприятий сводилась к созданию условий для расширения капитализации — как в деревне, так и в городе, при этом «командные высоты» в политике и экономике (крупные предприятия и их объединения — тресты и синдикаты, транспорт) оставались в руках государства. Не случайно в современной литературе НЭП нередко сравнивается с «китайским путем». Еще одна важная характеристика НЭПа — то, что он, в противоположность «военному коммунизму» фактически представлял собой национальную модель модернизации — поскольку основывался на представлении о необходимости учета интересов разных социальных групп (и достижению компромисса между ними), как и специфики страны в целом. Отношения между городом и деревней в этой модели — в противоположность модели «военного коммунизма» — должны были строиться на основе равного (эквивалентного) товарообмена, притом без всякого внеэкономического принуждения по отношению к крестьянскому населению. Кроме того, НЭП — также в противоположность политике «осажденной крепости» — предполагал возможность мирного сосуществования Советской России с капиталистическими странами. Поэтому верно утверждение, что «именно 20-е годы на практике дали сочетание новой экономической политики, демократизации, плюрализма с успехами мирного сосуществования» (там же: 122).

В целом экономические итоги НЭПа оцениваются в литературе как достаточно благотворные — была преодолена хозяйственная разруха, начался рост промышленности, росло потребление хлеба, строились электростанции, происходил рост государственных накоплений, нормализовались отношения с западными державами (торговые и политические). Происходили также заметные изменения на уровне повседневности — все больший рост признаков буржуазного образа жизни (Новая экономическая политика: Электронный ресурс). Однако главным, повторим, были не только (и не столько) экономические успехи — сколько «успехи» цивилизационные, состоящие в признании возможности сочетать различные социально-экономические уклады в рамках рыночной экономики при ведущем значении пролетарского государства. Как отмечает И. К. Пантин, несмотря на двойственность, непоследовательность взглядов Ленина в тот период на то, какого рода экономические отношения являются «правильными», т. е. соответствующими социализму, в целом «вождь Октябрьской революции отстаивает путь компромисса. <…> Вместо призывов к “решительности” (насилию) в ленинском лексиконе выдвигаются на первый план такие понятия как “компромисс”, “уступка”, “уступчивость”, “постепенство” и “реформизм”, “оживление предпринимательства” и т. п.» (Пантин, 2015: 270). Иными словами, историческое значение НЭПа состояло в том, что в его рамках формировалась принципиально иная (по сравнению с «военным коммунизмом») концепция общественного развития, предполагавшая не революционный, а эволюционный путь общественных преобразований. И в этом качестве данная концепция в полной мере соответствовала требованиям новой эпохи (XX в.) (там же: 267) и задачам модернизации.

Тем не менее, несмотря на достигнутые при помощи новой экономической политики успехи, уже в конце 1920-х гг. НЭП по инициативе нового, сталинского, руководства был свернут. Среди причин, обусловивших сворачивание НЭПа, называют следующие. Первая носила чисто экономический характер и заключалась в том, что советскому руководству, допустившему элементы рыночных отношений в экономике ради поднятия народного хозяйства в короткие сроки, так и не удалось решить наиважнейшую задачу — обеспечить «смычку» города и деревни, наладить эквивалентный товарообмен между ними. Другая причина сворачивания НЭПа имела социокультурный характер. Результатом развития капитализма в городе и деревне становилось новое социальное расслоение, допущение которого в жизни нового советского общества воспринималось основной массой населения чуть ли не как предательство дела революции. Возникала зависть, ненависть к «нэпману», в атмосфере которой новому сталинскому руководству, опиравшемуся как раз на социальные низы, использовавшему в своих целях их настроения, не составляло большого труда свернуть новую экономическую политику в пользу реставрации методов «военного коммунизма». И, наконец, еще одна важная причина сворачивания НЭПа и перехода к командно-административной системе управления народным хозяйством — личностные особенности нового (после Ленина) советского руководителя — И. В. Сталина.

Известен основной аргумент Сталина, использовавшийся им для оправдания сворачивания НЭПа и начала ускоренной индустриализации: страна находится во враждебном окружении капиталистических стран (исследователи считают, что угроза новой войны в тех условиях была вполне реальной), но отставание советского промышленного развития от ведущих стран настолько велико (Сталин, значительно преувеличивая, оценивал его в 50–100 лет), что только форсированная индустриализация, опирающаяся не на рынок, а на жесткую систему государственного планирования и принуждения, способна сократить это отставание и создать предпосылки для выживания Советского государства в данных крайне неблагоприятных условиях. Это, в свою очередь, согласно точке зрения Сталина, требовало превращения страны в «осажденную крепость», т. е., иными словами, возрождение идеологии и практики «военного коммунизма»: «В дискуссиях второй половины 20-х годов XX века по поводу нэпа все более важное место занимает проблема внешнеполитического положения страны, резкого увеличения влияния внешних факторов на развитие страны в перспективе 15–20 лет, которые становятся все более угрожающими. Отсталость экономики делает страну весьма уязвимой с точки зрения отражения внешних угроз. Образ осажденной крепости достаточно точно передает своеобразие складывавшихся отношений с Западом» (Шевченко, Соколова, Спиридонова, 2015: 194).

В самом деле, социально-экономическое отставание страны от ведущих западных держав было весьма значительным (по некоторым оценкам, оно имело «стадиальный масштаб» (Гордон, Клопов, 1989: 158)), и заключалось не только в отсутствии в стране современного (по меркам того времени) промышленного комплекса, но и необходимых технологий и средств производства (производство находилось в целом в домашинной стадии). Однако нам представляется важным учитывать в данном контексте личностные особенности самого Сталина, обусловленную его особым характером, склонность к «черно-белому», прямолинейному мышлению, очевидную склонность к сверхценным образованиям (явное преувеличение технико-технологического отставания России и неизбежности военной угрозы), которые, на наш взгляд, стали одной из главных причин начала политики форсированной индустриализации. Настолько же, насколько синтонный (сангвинический, естественно-жизнелюбивый) характер Ленина (при всей присущей ему авторитарности) в конечном счете привел вождя Октябрьской революции к идее сбалансированного, постепенного, эволюционного развития, учитывавшего в реальной практике компромисса интересы разных социальных групп (прежде всего, рабочих и крестьянства), настолько же прямолинейный, авторитарно-напряженный (эпилептоидный) безнравственный характер Сталина привел его к идее командно-административной, тоталитарной системы власти, опиравшейся на насилие и принуждение, как единственно возможной в тех конкретных исторических условиях. Правы Е. Г. Плимак и И. К. Пантин, отмечающие, что «никем не доказано, что навязанный Сталиным стране путь был единственным путем спасения страны в 30-е и 40-е годы. <…> Далее, абсолютно нет никаких оправданий для развязывания Сталиным и его подручными массовых репрессий в СССР, особенно в 1937–1938 годах, в период так называемой “ежовщины”» (Плимак, Пантин, 2000: 334). В целом, режим, созданный Сталиным в 1930–1940-е гг., однозначно подпадает под определение тоталитарного, а его характер в значительной мере определялся личностными особенностями и мировоззрением руководителя Советского государства, тесно спаянными в тот период с общим радикально-уравнительным, революционным настроем основной массы населения России. В итоге в стране под видом социализма было построено нечто совершенно иное, прямо ему противоположное — создана командно-административная система во главе с вождем и управлявшаяся мощным бюрократическим аппаратом, при этом население реально оказалось отстранено от управления страной. Можно согласиться с утверждением, что «Сталин был самым сильным выразителем наступившей новой эпохи в развитии России. Правда, историческую задачу этой эпохи составлял уже не социализм, а держава» (Пантин, 2015: 282).

В теоретическом плане сталинский курс на индустриализацию и коллективизацию может быть понят в общем контексте изменения концепции развития страны в середине 1920-х гг. Речь идет о формировании и последующем утверждении в качестве официальной концепции «строительства социализма в одной стране», первоначально инициированной Сталиным. Отметим, что ставка на осуществление внутренних преобразований как важнейшей предпосылки закрепления завоеваний Октябрьской революции была сделана уже Лениным в начале 1920-х гг. и вылилась в итоге в комплекс мероприятий, получивший название новой экономической политики. Однако Ленин, понимая необходимость в более реалистичном политическом курсе в условиях спада мирового революционного движения, все же, до конца своих дней связывал окончательную победу революции в России с мировой пролетарской революцией (Отт, 1994: 147). Это в целом соответствовало учению К. Маркса, согласно которому социалистическая революция должна с необходимостью произойти сначала в странах развитого капитализма, причем не в одной отдельной стране, а в нескольких странах одновременно. Поэтому даже при том, что правомерно рассматривать НЭП в качестве национальной модели модернизации, это не отменяет того факта, что в стратегическом плане речь шла об удержании большевиками власти, в отношении чего союз с крестьянством был скорее средством, а не целью развития. Ситуация радикально меняется после смерти Ленина в 1924 г. и началом острой борьбы за власть среди партийных большевистских лидеров. К этому необходимо добавить достаточно серьезный теоретический кризис, в котором оказалось большевистское руководство в связи со стабилизацией внутри капиталистического лагеря и не оправдавшимися надеждами на скорую пролетарскую революцию в этих странах. На этом фоне особенно выделяется фигура Сталина, который, опираясь на широкие массы, недовольные политикой НЭПа (в том числе среди рядовых членов партии), выдвигает концепцию «строительства социализма в одной стране» — которая, по его мнению, призвана была преодолеть кризис, сделав ставку не на продолжение мировой революции в обозримой перспективе, но, скорее, изменить приоритеты в сторону продолжения революционных преобразований внутри отдельно взятой страны (СССР). По мнению А. Л. Отта, «сущность доктрины социализма в одной стране заключалась в том, чтобы отдавать теперь преимущество укреплению существовавшего режима в Советском Союзе, а не завоеванию власти где-нибудь в другом месте, считать это первым и важнейшим условием продвижения к мировой революции, а оказание сопротивления интервенции капиталистических держав против советского строя — главной обязанностью зарубежных коммунистических партий» (там же: 150). При этом, как отмечает исследователь, на первый взгляд, данная концепция, выдвинутая Сталиным и утвержденная в 1925 г. XIV Съездом ВКП(б), являла собой продолжение новой экономической политики, обладая всеми присущими НЭПу преимуществами: «Концепция “социализма в одной стране” обладала эмоциональной притягательностью, возбуждала чувство национальной гордости и патриотизма. Она уповала на чувство гордости за достижения революции, на то, что Россия оказалась первой там, куда до сих пор не могут последовать за ней другие страны, что Россия будет первой в построении социалистического общества» (там же: 153). При этом декларировалась полная независимость Советской страны от Запада. Однако на деле сталинская концепция означала нечто прямо противоположное новой экономической политике — она провозглашала курс не на постепенное, эволюционное развитие страны, с учетом ее национальных условий (прежде всего, наличия огромной крестьянской массы — мелких собственников и товаропроизводителей), а курс на индустриализацию и коллективизацию, т. е. фактически на ускоренное строительство индустриальной державы. Таким образом, «“строительство” социализма фактически свелось к индустриализации и коллективизации, то есть к своеобразной попытке модернизации хозяйства (курсив наш. — Г. К.), к созданию современной материально-технической базы общества» (там же: 157–158). Одновременно это означало, что руководством большевиков во главе со Сталиным ставка делалась не на развитие самодеятельности широких масс (что предполагает концепция социализма), а на укрепление административно-командной системы во главе с бюрократией.

И тем не менее, вплоть до конца 1920-х гг. курс партии (и лично Сталина) в отношении индустриализации и коллективизации остается умеренным. Так, пятилетний план развития народного хозяйства, принятый в 1929 г. и выбранный из двух предложенных Госпланом СССР вариантов («отправной» и «оптимальный», т. е. с увеличением выпускаемой продукции на 20%), был «оптимальным», однако, как считают исследователи, он не был радикальным, т. е. не предполагал «чрезвычайных» мер (Демидов, 2001: Электронный ресурс). Однако в конце этого же года «И. Сталин переходит на точку зрения политики сверхиндустриального скачка. Выступая в декабре 1929 г. на съезде ударников, он выдвинул лозунг “Пятилетку — в четыре года!”. Одновременно стали пересматриваться плановые задания в сторону их увеличения. Ставилась задача ежегодно удваивать капиталовложения и увеличивать производство на 30%. Берется курс на осуществление индустриального рывка за минимально короткий исторический срок» (там же). Одновременно берется курс на ускоренную коллективизацию крестьянских хозяйств, которые, объединившись в колхозы, должны были обеспечивать страну необходимой ему товарной продукцией (зерном), для продажи его за границу и получения необходимой государству валюты для целей перевооружения имеющейся и создания новой промышленности. В итоге за несколько лет (с 1929 по 1933 гг.) в колхозы было объединено абсолютное большинство крестьянских хозяйств, в отношении несогласных (т. н. кулаков и подкулачников) были применены массовые репрессии, с расстрелами и выселениями.

Чем объяснить подобную резкую перемену в политике высшего советского руководства на рубеже 1920–1930-х гг.? Предлагаются разные объяснения, в том числе такие, как революционное нетерпение народа и членов партии на фоне усугубляющегося кризиса капиталистической системы (начало Великой депрессии в США), стремление Сталина ускорить индустриализацию в связи с ухудшением международной обстановки (в 1929 г. Англия разорвала дипломатические отношения с СССР) и возникновением реальной угрозы военного вторжения, также — стремлением форсировать промышленное строительство как условие для проведения скорейшей коллективизации (т. е. перехода на социалистические рельсы) в деревне. Наиболее убедительное объяснение происходящего, с нашей точки зрения, дал политолог Б. Ю. Кагарлицкий, показавший в книге «Периферийная империя: циклы русской истории», что в основе данного решения о форсированной индустриализации и коллективизации лежали два фактора, примерно совпавших по времени. Внутренний фактор — это очередной кризис хлебозаготовок в 1927–1928 гг., вконец убедивший Сталина в необходимости действовать радикальным образом — т. е. объединить крестьян в колхозы, ликвидировав тем самым саму возможность возникновения впредь подобных кризисов. Но наиболее важным, по мнению Кагарлицкого, был не внутренний (в конце концов на протяжении 1920-х гг. страна пережила не один кризис хлебозаготовок), а внешний фактор —падение цен на сельскохозяйственную продукцию (а именно она выступала основным предметом экспорта СССР и источником средств для индустриализации) на Западе в результате начала Великой депрессии. По мнению Кагарлицкого, «стратегия советской индустриализации была основана на том, что вывозя зерно, государство приобретало оборудование и технологии. Падение мировых цен, сопровождавшееся ростом внутренних цен на хлеб, при одновременном сокращении экспорта в совокупности создавали критическую ситуацию. Программа индустриализации оказалась под угрозой провала» (Кагарлицкий, 2009: 461). В результате от первоначальных мер в духе «военного коммунизма» (принудительное изъятие «излишков» зерна у крестьян) государство переходит к сплошной коллективизации, т. е. объединению крестьян в колхозы, чтобы таким образом получить возможность контролировать процесс «изнутри» (т. е. непосредственно управлять сельским хозяйством). Не случайно поэтому 1929 г. получил название года «Великого перелома» (по названию одноименной статьи Сталина, обосновывающий новый курс), при том, что, как указывает Кагарлицкий, «Великая депрессия на Западе подтолкнула “Великий перелом” в России» (там же: 465). Сочетание этих двух экономических факторов — внутреннего и внешнего, вместе с нарастающей военной угрозой становятся для сталинского руководства очевидными причинами резкого и радикального изменения внутриполитического курса.

Вместе с тем, проблема состоит в том, что, даже имея объективные основания в действительности, сталинская политика «большого скачка» привела к существенным экономическим диспропорциям, вызвала серьезнейшую дезорганизацию народного хозяйства и имела значительные социальные последствия (Бузгалин, Колганов, 2010: 78–116). В итоге фактический провал первой сталинской пятилетки (1928–1933 гг.) руководство партии вынуждено было исправлять уже при составлении нового пятилетнего плана — на 1933–1937 гг. Второй пятилетний план носил уже гораздо более умеренный и либеральный характер (в частности, были сделаны значительные уступки крестьянству, усилено материальное стимулирование труда на предприятиях, постепенно отменена карточная система, в целом смягчена политика репрессий), что позволяет провести условную аналогию с переходом от политики «военного коммунизма» к новой экономической политике, предпринятым в начале 1920-х гг.

В целом значение сталинской индустриализации заключается в том, что впервые за годы двух пятилеток в стране было завершено создание современной промышленной и технологической базы, позволившей СССР превратиться в самостоятельную в экономическом отношении державу — цель, которую не смогло достигнуть в свое время либеральное правительство Витте. И эта цель была достигнута во многом за счет того, что модернизация хозяйства, осуществлявшаяся сталинским руководством, происходила за счет собственных ресурсов страны, без возникновения финансовой зависимости от западного капитала (как это произошло при царском правительстве). Как отмечает в связи с этим Б. Ю. Кагарлицкий, «достижения первых пятилеток предопределены были не репрессиями против крестьян, а неучастием советской России в международном процессе накопления капитала. Именно это отсоединение от миросистемы, de-linking, пользуясь терминологией Самира Амина, позволило сосредоточить все средства на решении главной задачи индустриализации. Именно эта независимость от мировых рынков капитала позволила советской индустрии набрать вполне приличные темпы уже к середине 20-х гг.» (Кагарлицкий, 2009: 480).

Одним из важнейших обстоятельств, предопределивших успех индустриализации, несомненно, были серьезные вложения в человеческий капитал. Наряду с индустриализацией и коллективизацией, в стране осуществляется культурная революция, которая должна была коренным образом изменить облик советского человека и советского общества. Период второй половины 1920–1930-х гг. — это период невиданной социальной мобильности, когда миллионы людей из разоренной коллективизацией деревни двинулись в города, для того чтобы стать промышленными рабочими, а часть из них заняла руководящие посты в новой системе управления. Таким образом, даже при том, что сталинская политика индустриализации предполагала значительную экономию в области народного потребления, она смогла ощутимым образом поднять жизненный уровень миллионов людей, бывших крестьян. Поэтому не случайно, что «для миллионов советских людей строительство нового общества открыло перспективу, смысл жизни (курсив мой. — Г. К.). Очевидно, все эти обстоятельства легли в основу поражавшего западных деятелей культуры и удивляющего нас сегодня жизнерадостного мироощущения значительной части советских людей того времени» (Демидов, 2001: Электронный ресурс).

К этому можно было бы добавить осуществленную уже в годы первых пятилеток полную ликвидацию безработицы в СССР (проблема, хронически не решавшаяся в годы НЭПа), а также политику постепенного улучшения положения трудящихся масс (в рамках т. н. сталинско-фордистской модели, обеспечивающей постепенный рост уровня жизни за счет ежегодного снижения цен и одновременного роста заработной платы), сочетавшуюся (уже в годы второй пятилетки) с повышенным материальным вознаграждением успешного, квалифицированного и высокопроизводитель­ного труда (стахановское движение). В целом, такая социальная атмосфера порождала у людей ощущение того, что общество, в котором они живут — это общество подлинной социальной справедливости и равенства, общество воплощенной социальной утопии. И не случайно, что именно в этот период единение народа и власти достигло наивысшей точки, а массовый энтузиазм в деле построения социализма был колоссальным (Ахиезер, 1997: 500).

В то же время нельзя пройти мимо той оборотной стороны сталинского режима, которая вызывает его жесткую критику со стороны многих левых и либерально настроенных мыслителей. Эта критика, как известно, связана в первую очередь с чрезвычайно высокой социальной ценой реформ, осуществленных Сталиным, а также с сопровождавших эти реформы политикой репрессий. Прав И. К. Пантин, подчеркивая эту трагическую раздвоенность советского общества в годы строительства социализма: «действия людей в это время отличаются невиданным энтузиазмом (строили небывалое — социализм) и одновременно невиданной жестокостью. Каждый успех приобретается ценой утрат, экономический прогресс шел рядом с моральным регрессом. Порожденный революцией экономический подъем сделал людей глухими к чужим страданиям (“лес рубят — щепки летят”). Выполнение планов любыми средствами, невзирая на жертвы и лишения, становится правилом. Общество превращается в заложника замыслов партии и государства. Преступления против отдельных людей и даже целых социальных слоев становятся обыденностью: расстреливали и ссылали в лагеря классовых врагов, заговорщиков, а не людей. В деморализованном общественном сознании торжествует точка зрения инквизиторов и фанатиков, когда всех подозрительных зачисляли во “враги народа” и “отступники”, считая их истребление богоугодным делом» (Пантин, 2015: 278). В этом контексте даже, казалось бы, такой позитивный факт, как очень высокая социальная мобильность населения (из деревень в города) оборачивается значительной проблемой для общества, варваризацией структур власти и управления, поскольку влечет за собой не поднятие, а наоборот, понижение культурного уровня в результате проникновения значительной массы полуграмотных и малокультурных людей в органы исполнительной власти в условиях тотального огосударствления экономики и общества («феномен Шарикова», описанный в романе «Собачье сердце» М. А. Булгакова). Все это сочеталось с эксплуатацией (и сверхэксплуатацией) крестьянского населения, массовыми репрессиями (продолжавшимися на всем протяжении 1930-х гг., и вылившиеся в т. н. Большой террор непосредственно перед началом Второй мировой войны). Все это, на наш взгляд, не позволяет дать однозначную оценку сталинским преобразованиям в экономике, политике, обществе, за исключением одного — что преобразования эти носили фундаментальный характер и на десятилетия вперед заложили основы советского общества и государства, определили их наиболее характерные черты.

(Продолжение следует.)

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Ахиезер, А. С. (1997) Россия: критика исторического опыта (социокультурная динамика России) : в 2 т. 2-е изд., перераб. и доп. Новосибирск : Сибирский хронограф. Т. I: От прошлого к будущему. 804 с.

Борисов, Ю. В. (1989) Эти трудные 20–30-е годы // Страницы истории советского общества: факты, проблемы, люди / под общ. ред. А. Т. Кинкулькина ; сост.: Г. В. Клокова и др. М. : Политиздат. 447 с. С. 121–157.

Бузгалин, А. В., Колганов, А. И. (2010) 10 мифов об СССР. М. : Яуза ; Эксмо. 448 с.

Бурно, М. Е. (2008) О характерах людей (психотерапевтическая книга). 3-е изд., испр. и доп. М. : Академический проект ; Фонд «Мир». 639 с.

Бурно, М. Е. (2012) Терапия творческим самовыражением (отечественный клинический психотерапевтический метод). 4-е изд., испр. и доп. М. : Академический проект ; Альма Матер. 487 с.

Вдовин, А. А. (2009) Революция 1917 года в России [Электронный ресурс] // Образовательный портал «Слово». 28 февраля. URL: http://portal-slovo.ru/history/40534.php [архивировано в WebCite] (дата обращения: 30.03.2016).

Великая Октябрьская социалистическая революция (1977) : энциклопедия / под ред. Г. Н. Голикова, М. И. Кузнецова. М. : Сов. Энциклопедия. 712 с.

Голиков, Г. Г., Кузнецов, М. И. (1971) Великая Октябрьская социалистическая революция // Большая Советская энциклопедия : в 30 т. / глав. ред. А. М. Прохоров. 3-е изд. М. : Советская энциклопедия. Т. 4: БРАСОС — ВЕШ. 500 с. С. 374–387.

Гордон, Л. А., Клопов, Э. В. (1989) Форсированный рывок конца 20-х и 30-х годов: исторические корни и результаты // Страницы истории советского общества: факты, проблемы, люди / под общ. ред. А. Т. Кинкулькина ; сост.: Г. В. Клокова и др. М. : Политиздат. 447 с. С. 157–173.

Демидов, А. В. (2001) Социально-экономическое развитие СССР в 20–30-е годы // История Отечества. Ч. 2: Лекции для студентов / под ред. М. В. Зотовой. 2-е изд., испр. и доп. М. : Изд-во МГУП. 208 с. [Электронный ресурс] // Институт открытого образования Московского государственного университета печати им. Ивана Федорова. URL: http://hi-edu.ru/e-books/xbook105/01/part-005.htm [архивировано в WebCite] (дата обращения: 30.03.2016).

Журавлев, В. В., Ненароков, А. П. (1998) Глава четырнадцатая. Политическое распутье 1917-го // Политическая история России : учеб. пособ. / отв. ред. проф. В. В. Журавлев. М. : Юристъ. 696 с. С. 389–424.

Кагарлицкий, Б. Ю. (2009) Периферийная империя: циклы русской истории. М. : Алгоритм ; Эксмо. 576 с.

Новая экономическая политика [Электронный ресурс] // Megabook: Магаэнциклопедия Кирилла и Мефодия. URL: http://megabook.ru/article/Новая_экономическая_политика [архивировано в WebCite] (дата обращения: 30.03.2016).

Отт, А. Л. (1994) Миф о построении социализма в одной стране // От абсолюта свободы к романтике равенства (из истории политической философии) / отв. ред. М. М. Федорова, М. А. Хевеши. М. : ИФРАН. 212 с. С. 141–159.

Пантин, И. К. (2015) Русская революция: идеи, идеология, политическая практика. М. : Летний сад. 294 с.

Плимак, Е. Г., Пантин, И. К. (2000) Драма российских реформ и революций (сравнительно-политический анализ). М. : Весь мир. 360 с.

Тютюкин, С. В. (1998) Глава тринадцатая. Массовые социальные движения XIX — начала XX века // Политическая история России : учеб. пособ. / отв. ред. проф. В. В. Журавлев. М. : Юристъ. 696 с. С. 367–388.

Федотова, В. Г., Колпаков, В. А., Федотова, Н. Н. (2008) Глобальныйкапитализм: три великие трансформации. М. : Культурная революция. 608 с.

Шевченко, В. Н., Соколова, Р. И., Спиридонова, В. И. (2015) Современные проблемы российского государства. Философские очерки. М. : Прогресс-Традиция. 464 с.

Шубин, А. В. Военный коммунизм [Электронный ресурс] // Megabook: Магаэнциклопедия Кирилла и Мефодия. URL: http://megabook.ru/article/Военный+коммунизм [архивировано в WebCite] (дата обращения: 30.03.2016).

REFERENCES

Akhiezer, A. S. (1997) Rossiia: kritika istoricheskogo opyta (sotsiokul'turnaia dinamika Rossii) [Russia: Criticism of historical experience (Sociocultural dynamics of Russia) : in 2 vols. 2nd edn., revised and enlarged. Novosibirsk, Sibirskii khronograf Publ. Vol. I: Ot proshlogo k budushchemu [From past to future]. 804 p. (In Russ.).

Borisov, Yu. V. (1989) Eti trudnye 20–30-e gody [These difficult 1920s–1930s]. In: Stranitsy istorii sovetskogo obshchestva: fakty, problemy, liudi [Pages of the history of Soviet society: Facts, problems, people] / ed. by A. T. Kinkulkin ; comp. by G. V. Klokova et al. Moscow, Politizdat Publ. 447 p. Pp. 121–157. (In Russ.).

Buzgalin, A. V. and Kolganov, A. I. (2010) 10 mifov ob SSSR [10 myths about the USSR]. Moscow, Yauza Publ. ; Eksmo Publ. 448 p. (In Russ.).

Burno, M. E. (2008) O kharakterakh liudei (psikhoterapevticheskaia kniga) [On the characters of people (A psychotherapeutic book)]. 3d edn., revised and enlarged. Moscow, Akademicheskii proekt Publ. ; Fond «Mir» [Mir Foundation]. 639 p. (In Russ.).

Burno, M. E. (2012) Terapiia tvorcheskim samovyrazheniem (otechestvennyi klinicheskii psikhoterapevticheskii metod) [Therapy by means of creative self-expression (Russian clinical psychotherapeutic method). 4th edn., revised and enlarged]. Moscow, Akademicheskii proekt Publ. ; Alma Mater Publ. 487 p. (In Russ.).

Vdovin, A. A. (2009) Revoliutsiia 1917 goda v Rossii [The revolution of 1917 in Russia]. Obrazovatel'nyi portal “Slovo”, February 28. [online] Available at: http://portal-slovo.ru/history/40534.php [archived in WebCite] (accessed 30.03.2016). (In Russ.).

Velikaia Oktiabr'skaia sotsialisticheskaia revoliutsiia [The Great October Socialist Revolution] (1977) : An encyclopedia / ed. by G. N. Golikov and M. I. Kuznetsov. Moscow, Sovetskaia Entsiklopediia Publ. 712 p. (In Russ.).

Golikov, G. G. and Kuznetsov, M. I. (1971) Velikaia Oktiabr'skaia sotsialisticheskaia revoliutsiia [The Great October Socialist Revolution]. In: Bol'shaia Sovetskaia entsiklopediia [The great Soviet encyclopedia] : in 30 vols. / ed. by A. M. Prokhorov. 3rd edn. Moscow, Sovetskaia entsiklopediia Publ. Vol. 4: BRASOS — VESh. 500 p. Pp. 374–387. (In Russ.).

Gordon, L. A. and Klopov, E. V. (1989) Forsirovannyi ryvok kontsa 20-kh i 30-kh godov: istoricheskie korni i rezul'taty [Forced breakthrough of the late 1920s and 1930s: The historical roots and results]. In: Stranitsy istorii sovetskogo obshchestva: fakty, problemy, liudi [Pages of the history of Soviet society: Facts, problems, people] / ed. by A. T. Kinkulkin ; comp. by G. V. Klokova et al. Moscow, Politizdat Publ. 447 p. Pp. 157–173. (In Russ.).

Demidov, A. V. (2001) Sotsial'no-ekonomicheskoe razvitie SSSR v 20–30-e gody [Socioeconomic development of the USSR in the 1920–1930s]. In: Istoriia Otechestva. Ch. 2: Lektsii dlia studentov [The history of the Fatherland. Part 2: Lectures for students] / ed. by M. V. Zotova. 2nd edn., revised and enlarged. Moscow, Moscow State University of Printing Arts Publ. 208 p. / Institut otkrytogo obrazovaniia Moskovskogo gosudarstvennogo universiteta pechati im. Ivana Fedorova [Institute of Open Education at Ivan Fedorov Moscow State University of Printing Arts]. [online] Available at: http://hi-edu.ru/e-books/xbook105/01/part-005.htm [archived in WebCite] (accessed 30.03.2016). (In Russ.).

Zhuravlev, V. V. and Nenarokov, A. P. (1998) Glava chetyrnadtsataia. Politicheskoe rasput'e 1917-go [Chapter 14. Political crossroad of 1917]. In: Politicheskaia istoriia Rossii [Political history of Russia] : A study guide / ed. by Prof. V. V. Zhuravlev. Moscow, Iurist" Publ. 696 p. Pp. 389–424. (In Russ.).

Kagarlitskii, B. Yu. (2009) Periferiinaia imperiia: tsikly russkoi istorii [Peripheral empire: The cycles of Russian history]. Moscow, Algoritm Publ. ; Eksmo Publ. 576 p. (In Russ.).

Novaia ekonomicheskaia politika [The New Economic Policy]. Megabook: Magaentsiklopediia Kirilla i Mefodiia [online] Available at: http://megabook.ru/article/Новая_экономическая_политика [archived in WebCite] (accessed 30.03.2016). (In Russ.).

Ott, A. L. (1994) Mif o postroenii sotsializma v odnoi strane [A myth about the building of socialism in one country]. In: Ot absoliuta svobody k romantike ravenstva (iz istorii politicheskoi filosofii) [From the absolute of freedom to the romanticism of equality (From the history of political philosophy)] / ed. by M. M. Fedorova and M. A. Kheveshi. Moscow, Publ. House of the Institute of Philosophy, RAS. 212 p. Pp. 141–159. (In Russ.).

Pantin, I. K. (2015) Russkaia revoliutsiia: idei, ideologiia, politicheskaia praktika [The Russian revolution: Ideas, ideology, political practice]. Moscow, Letnii sad Publ. 294 p. (In Russ.).

Plimak, E. G. and Pantin, I. K. (2000) Drama rossiiskikh reform i revoliutsii (sravnitel'no-politicheskii analiz) [Tragedy of the Russian reforms and revolutions (A comparative political analysis)]. Moscow, Ves' mir Publ. 360 p. (In Russ.).

Tiutiukin, S. V. (1998) Glava trinadtsataia. Massovye sotsial'nye dvizheniia XIX — nachala XX veka [Chapter 13. Mass social movements of the 19th — early 20th century]. In: Politicheskaia istoriia Rossii [Political history of Russia] : A study guide / ed. by Prof. V. V. Zhuravlev. Moscow, Iurist" Publ. 696 p. Pp. 367–388. (In Russ.).

Fedotova, V. G., Kolpakov, V. A. and Fedotova, N. N. (2008) Global'nyi kapitalizm: tri velikie transformatsii [Global capitalism: Three great transformations]. Moscow, Kul'turnaia revoliutsiia Publ. 608 p. (In Russ.).

Shevchenko, V. N., Sokolova, R. I. and Spiridonova, V. I. (2015) Sovremennye problemy rossiiskogo gosudarstva. Filosofskie ocherki [Contemporary problems of the Russian state. Philosophical essays]. Moscow, Progress-Traditsiia Publ. 464 p. (In Russ.).

Shubin, A. V. Voennyi kommunizm [Military communism]. Megabook: Magaentsiklopediia Kirilla i Mefodiia [online] Available at: http://megabook.ru/article/Военный+коммунизм [archived in WebCite] (accessed 30.03.2016). (In Russ.).

Канарш Григорий Юрьевич — кандидат политических наук, старший научный сотрудник Института философии РАН. Адрес: 109240, г. Москва, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1. Тел.: +7 (495) 697-98-93.

Kanarsh Grigory Yurievich, Candidate of Political Science, Senior Researcher, Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences. Postal address: 12 Goncharnaya St., 109240 Moscow, Russian Federation. Tel.: +7 (495) 697-98-93.

E-mail: grigkanarsh@yandex.ru

Библиограф. описание: Канарш Г. Ю. Опыт и уроки советской модернизации. Часть I [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2016. № 2 (март — апрель). С. 41–67. URL: http://zpu-journal.ru/e-zpu/2016/2/Kanarsh_Soviet-Modernization-1/ [архивировано в WebCite] (дата обращения: дд.мм.гггг).

Дата поступления: 1.04.2016.

См. также:

• Златанов Б. Г. Особенности модернизации на постсоциалистическом пространстве;
  
• Канарш Г. Ю. Опыт и уроки советской модернизации. Часть II;
• Межуев В. М. Ценности современности в контексте модернизации и глобализации
• Федотова В. Г. Кризис модернизации и архаизация общества
• Федотова В. Г. Модернизация и традиция