Канарш Г. Ю. Опыт и уроки советской модернизации. Часть II

УДК 316.4 ; 32

Kanarsh G. Yu. The Experience and Lessons of Soviet Modernization. Part II

Аннотация ♦ Статья подготовлена по проекту «Модернизация как мегатренд. Векторы российской модернизации в XIX–XXI вв.» в рамках плановой темы сектора социальной философии Института философии РАН «Социально-философский анализ историй и теорий модернизации». Объект исследования — советское общество, предмет — особенности модернизации советского общества на разных этапах его развития. В статье анализируются причины, предпосылки и особенности модернизации позднесоветского общества (1950–1970-е гг.). Показано, что несмотря на «блокирование» развития общества со стороны правящей бюрократии в стране существовали достаточно интересные и перспективные проекты модернизации — как неорыночные, так и плановые. Ни один из этих проектов, однако, не был реализован. Горбачевская перестройка в этом плане рассматривается скорее как демонтаж советской системы, а не этап ее реформирования.

Ключевые слова: советское общество, модернизация, социализм, эпоха оттепели, эпоха застоя.

Abstract ♦ The article was prepared as part of the project “Modernization as a Megatrend. The Vectors of Russian Modernization in the 19th–21st Centuries” within the framework of the planned topic of the Department of Social Philosophy at the Institute of Philosophy entitled “Socio-philosophical Analysis of the Histories and Theories of Modernization”. The object of study is Soviet society; its subject consists in features of the modernization of Soviet society at different stages of its development. The author analyzes the causes, features of the modernization of late Soviet society (1950–1970). He shows that, despite the ‘blocking’ of the society’s development on behalf of the ruling bureaucracy, there were some considerably interesting and long-range projects of modernization in the country — both neo-market and state-planned ones. However, none of these projects was implemented. On that score, Gorbachev’s perestroika is considered as a deinstallation of the Soviet system rather than as a stage of its reforming.

Keywords: Soviet society, modernization, socialism, era of the Thaw, era of stagnation.

(Продолжение. Начало в № 2)

Экономика и общество
в позднесоветский период (1950–1970-е гг.)

Несмотря на успешную в целом модернизацию экономики и общества, произведенную в сталинский период, уже в начале 1950-х гг. встает вопрос о необходимости дальнейшего реформирования. Эта необходимость была связана с рядом обстоятельств. Прежде всего, сталинская экономика носила военно-мобилизационный характер и опиралась на мощный государственный (бюрократический) аппарат и жесткую систему планирования. Что обусловливало ее неэффективность в условиях мирного времени. Второе обстоятельство — необходимость в значительном повышении уровня и качества жизни населения, удовлетворение материальных потребностей которого оставалось крайне скудным на протяжении всего сталинского периода. И, наконец, третье — изменение характера самой эпохи — постепенно мир из индустриального превращался в постиндустриальный, для которого было характерно уже не массовое производство, но индивидуальное творчество, связанное с развитием науки и технологий. Последнее обстоятельство оказывалось прямо не совместимым с тоталитаризмом как типом политического режима, подавляющим индивидуальную свободу, и требовало раскрепощения общества.

Ведущая социальная тенденция новой эпохи — особое внимание к личности, ее потребностям. Эта тенденция в определенной мере дала о себе знать уже в середине 1930-х гг. и проявляла себя и в послевоенный период, однако наиболее выраженной она становится в период уже после смерти Сталина в 1953 г. Так, в программе нового главы советского правительства Г. М. Маленкова уже присутствуют все черты социально ориентированной экономики (История России с древнейших времен … , 2012: 690). Однако в силу обстоятельств острой борьбы за власть после смерти Сталина между его преемниками, дело построения социально ориентированной экономики и новой системы управления экономикой и обществом было суждено реализовать не Маленкову, а другому человеку из непосредственного сталинского окружения — Н. С. Хрущеву.

Первые шаги Хрущева по улучшению жизни народа и поиску социального согласия проявились уже в его докладе о культе личности Сталина на XX съезде партии в 1955 г. и в целом в политике десталинизации. По мнению А. С. Ахиезера, «испытывая мощное давление снизу, новая власть освободила миллионы заключенных и прекратила массовый террор, что, кроме всего прочего, означало качественное изменение отношения к личности, признание ее жизни ценностью, признание ее права на пищу, жилье, подачу жалоб и т. д. Высшая ценность переместилась вниз. Началась новая жизнь» (Ахиезер, 1997: 564–565).

Однако характерно, что новый поворот в политике модернизации (построение социально ориентированной экономики, признания социальных прав личности и начало демократизации общества) сочетался в представлениях Хрущева с типично большевистскими методами ее осуществления, а именно: с политикой административных реорганизаций и ставкой на «ускорение». «Романтическая эйфория, присущая новой правящей элите, опиралась на уверенность, что реальное воплощение принципов Правды на основе всеобщего согласия позволит быстро удовлетворить утилитарные потребности народа. Отсюда — требование ускорить экономическое развитие общества», — отмечает А. С. Ахиезер (там же: 566).

На протяжении 1956–1957 гг. Хрущевым был осуществлен целый ряд административных реформ, призванных, по его мнению, децентрализовать доставшуюся от сталинского времени командно-административную систему и в целом — значительно повысить эффективность управления народным хозяйством. Наиболее существенные реформы были осуществлены по инициативе Хрущева в 1957 г. и касались они кардинального изменения системы управления народным хозяйством: конкретно это выразилось в переходе от отраслевого к территориальному принципу управления экономикой. Вместо отраслевых министерств были созданы территориальные советы народного хозяйства (т. н. совнархозы), располагавшиеся в каждом из вновь образованных 107 экономических районов. В итоге «возникло 107 маленьких правительств с отраслевыми и функциональными отделами. Над ними пришлось надстроить республиканские совнархозы — параллельно сохранившимся совминам (республиканским Советам министров. — Г. К.)» (Кара-Мурза, 2008: 549). Наряду с высшими хозяйственными органами радикальной реорганизации подверглись и органы политического управления — партия и советы, также разделившиеся по отраслевому принципу.

Однако что означали все эти реформы для реального положения экономики и общества? С одной стороны, подобная демократизация и децентрализация системы управления могут показаться несомненным благом, поскольку задача состояла в том, чтобы передать бразды правления вниз, на места, разделить ответственность с обществом. И действительно, на короткий период эффект от данных реорганизаций был положительным: наблюдалось некоторое оживление производства (там же: 549–550). Однако, с другой стороны, непродуманные реорганизации вместе с общим курсом на ускорение в более широкой перспективе дали резко отрицательный результат: они привели к разбалансировке процессов управления народным хозяйством, а вместо предполагавшегося выявления инициативы на местах привели к росту усиления влияния местного начальства, а также к многочисленным злоупотреблениям этого же начальства в его стремлении выслужиться перед лицом начальства более высокого, выполнив и перевыполнив план. Так, «на попытку обеспечить ускорение, заставить аппарат всеми методами организовать обгон Америки по производству продуктов сельского хозяйства общество ответило “рязанской катастрофой” (выражение братьев Ж. и Р. Медведевых)» (Ахиезер, 1997: 575–576). Катастрофа эта заключалась в том, что для того чтобы перевыполнить план по заготовкам мяса на бойню был отправлен почти весь скот области. В целом, «партийное руководство на местах буквально лезло из кожи, чтобы выполнить и перевыполнить план по сдаче тех или иных продуктов сельского хозяйства. Это стремление давало определенный эффект, например, повышение надоев. Но в конечном итоге оно носило разрушительный характер (курсив наш. — Г. К.), так как подчиняло всю сложную систему хозяйства одной узкой частной задаче, например, достижению первого места по сдаче сегодня мяса, а завтра молока» (там же: 576). В итоге попытки форсировать развитие сельского хозяйства, как до этого, в первую пятилетку — попытки форсировать индустриальное развитие — разрушали стабильность организационных связей, усиливали сопротивление власти и порождали неуважение к ней (там же: 577).

Итогом подобной политики стал углубляющийся раскол между властью и обществом, резкое ухудшение социально-экономического положения в стране, вылившееся в кризис начала 1960-х гг. (волнения в целом ряде крупных городов, в т. ч. мощное протестное движение в г. Новочеркасске, жестоко подавленное властями). В свою очередь, на волне общего недовольства политикой Хрущева для советской бюрократии, также уставшей от его бесконечных реорганизаций и жаждавшей спокойной жизни, оказалось сравнительно нетрудно отстранить его от власти в 1964 г.

И тем не менее, десятилетие пребывания Н. С. Хрущева у власти не случайно получили название «славного» (или «великого») десятилетия. Несмотря на все перегибы и очевидный «волюнтаризм» Хрущева, слишком многое меняется в этот период в лучшую сторону. Кроме осуждения «культа личности» и политики десталинизации, это, несомненно, сказалось в общем подъеме уровня жизни трудящихся масс, попытке решить продовольственную проблему (за счет освоения целины и усилий, довольно противоречивых, наладить колхозное хозяйство), в общей демократизации общественной жизни и отношений на производстве, в научно-техническом прогрессе, и, что очень важно — в целой системе мер в области социальной политики (История России с древнейших времен, 2012: 694–706; Сидорина, 2013: 261–264). Именно Хрущеву поколения советских граждан обязаны смягчением трудового законодательства, сокращением продолжительности рабочей недели (до 40 часов), усилением денежного вознаграждения за труд через заработную плату, премии и пенсионное обеспечение, повышением минимума заработной платы для рабочих и служащих, серьезным изменением пенсионного законодательства в сторону его большей справедливости для разных категорий населения и установлением существующих до сих пор в России границ пенсионного возраста, снижением налогов на низкооплачиваемые категории работников и повышением пособий многодетным семьям. Таким образом, «изменения в социальной политике позволили в короткий срок повысить уровень жизни советских людей, приблизить его к стандартам развитых западных стран» (История России с древнейших времен … , 2012: 700).

И тем не менее, достигнутые успехи в области индустриального развития в этот период были одновременно началом экономического спада и последующей глубокой рецессии советской экономики, поскольку «именно на рубеже 50–60-х гг. показатели экономического развития СССР свидетельствовали о завершении построения основ индустриального общества» (курсив наш. — Г. К.) (Политическая история России, 1998: 601). В свою очередь, это требовало новых реформ в экономике и обществе, либо (при отсутствии таковых) обрекало систему на стагнацию.

Новый этап реформирования советской экономики и общества приходится на вторую половину 1960-х гг. Это время — начало пребывания у власти нового поколения советских лидеров во главе с Л. И. Брежневым. Приход к власти Брежнева не был случайным: по сути он был ставленником советской бюрократии, уставшей от бесконечных реорганизаций «неуемного» Хрущева и жаждавшей спокойной и обеспеченной жизни. Советская элита стремилась поставить во главе государства достаточно сильного лидера, который, однако, выражал бы интересы правящего класса и одновременно был свободен от «волюнтаристских» тенденций, свойственных прежнему руководителю Советского государства. Именно это обстоятельство (установка на здоровый консерватизм) дает основание многим исследователям рассматривать эпоху Брежнева как время безграничного правления советской бюрократии, время косности и застоя (см., например: Некрич, 1997). Вместо волюнтаризма в принятии важнейших политических и управленческих решений была сделана ставка на умеренность и «научность» как необходимый критерий преобразований. В то же время новым руководством в полной мере была сохранена идея построения социально ориентированной экономики как важнейшего условия легитимности социалистического строя в условиях мирного сосуществования с «миром капитализма» (Ахиезер, 1997: 593; Ахиезер, Клямкин, Яковенко, 2005: 532–535).

О намерениях нового брежневского руководства продолжать начатые Хрущевым реформы, но уже без тех «перегибов», которые были свойственны последнему, говорит тот факт, что с середины 1960-х гг. начинается масштабная перестройка советской экономики в сторону усиления в ней рыночных начал, получившая название реформ Косыгина (по имени тогдашнего главы правительства СССР А. Н. Косыгина), а в западной литературе получившей название реформы Либермана (по имени советского ученого-экономиста, профессора Харьковского университета Е. Г. Либермана). Этой реформе предшествовали оживленные дискуссии в научной и политической среде с начала 1960-х гг., положенные статьей Либермана «План, прибыль и премия» (Либерман, 1962), опубликованной в газете «Правда». Статья вызвала значительное одобрение со стороны ведущих советских экономистов, а принципы сочетания рыночной экономики с директивным планированием, представленные в ней, получили воплощение в целом ряде хозяйственных экспериментов, поставленных на ведущих советских предприятиях того времени. В итоге реформа получила одобрение тогдашнего премьер-министра А. Н. Косыгина, и ее воплощение началось одновременно на многих предприятиях страны.

Какова была основная цель реформы? Речь шла о необходимости повышения эффективности народного хозяйства, что предполагало проведение целого ряда мероприятий, направленных на улучшение (оптимизацию) управлением экономикой. Если говорить об экономической сути данной реформы, то она сводится к следующему: заменить систему валовых показателей (которыми при желании можно было легко манипулировать — значительно увеличивая стоимость произведенной продукции, тем самым искажая реальное положение дел) показателями реального производства, в качестве которых выступали прибыль и рентабельность. Это должно было, по мнению авторов реформы, преодолеть начавшиеся кризисные тенденции в советском хозяйстве (Антонов, 2005: 331–369).

Надо заметить, что реформа имела не только чисто экономический смысл — преодолеть косность сложившейся системы директивного управления экономикой. Фактически она продолжала тенденции демократизации экономики и общества, начатые еще Хрущевым. Как отмечает Е. Ю. Зубкова, «события 1956 (время начала демократических преобразований в политике и обществе. — Г. К.) и 1965 гг. представляют собой как бы две его (процесса реформирования. — Г. К.) составляющие — линию на демократизацию общества и линию на экономическую перестройку. Разделил их 1964 год» (Зубкова, 1989: 326).

Каковы были результаты проведенной реформы? В литературе нет однозначного ответа на этот вопрос. С одной стороны, подчеркиваются успехи реформирования — как на отдельных предприятиях (например, эксперименты на Щекинском химическом комбинате и в казахстанском совхозе «Акчи», позволившие в разы поднять производительность труда и при этом значительно сократить штат сотрудников), так и в экономике в целом. Не случайно восьмая пятилетка (1966–1970 гг.) была названа «золотой», поскольку для нее были характерны рекордные темпы экономического роста (Экономическая реформа 1965 года … : Электронный ресурс).

С другой стороны, в отношении реформы Косыгина — Либермана звучит немало критики — причем как слева (со стороны либерально ориентированных авторов), так и справа (со стороны консерваторов-государственников). Если первых не устраивает некая незавершенность, половинчатость и даже противоречивость реформы (например, сосуществование плановых показателей и хозрасчета на предприятиях), то вторых — как раз ее чрезмерная (с их точки зрения) либеральность, которая действительно привела к ряду негативных социальных последствий: прежде всего, к росту инфляции (поскольку рост заработной платы опережал рост производительности труда), а также потенциальному росту безработицы (в результате неизбежной в рыночной ситуации «оптимизации» штатов) и, что тоже немаловажно, укреплению позиций директората предприятий и, наоборот, усугублению подчиненного и зависимого статуса наемных работников. Думается, есть достаточно весомые основания у следующих выводов: «Реформа стала не общенародным делом, а почти подпольной, хотя и официально допустимой деятельностью узкого круга руководящих работников разных уровней. <…> И теперь уже весь фонд материального поощрения стал распределяться между узкой группой руководящих обывателей. А этой группе вполне хватало и той премии, какая полагалась за увеличение прибыли на 1–2 процента (одна из особенностей реформы заключалась в жестком контроле государства за увеличением прибылей. — Г. К.). Так новая модель расколола коллектив предприятия, погасила творческий порыв большинства работников, противопоставила интересы “верхов” и “низов”» (Антонов, 2005: 359–360). Как считает исследователь советского общества М. Ф. Антонов, именно реформа Косыгина — Либермана в значительной мере способствовала росту влияния директората предприятий и фактически открыла дорогу к приватизации ими госсобственности, которая завершилась после распада СССР в 1991 году (там же: 360).

В целом, реформа была свернута в начале 1970-х гг., и произошло это в результате политического акта брежневского руководства, которое, с одной стороны, увидело реальную угрозу своему положению в связи с событиями в Чехословакии (где аналогичная реформа имела свое политическое продолжение, что потребовало ввода военного контингента на ее территорию в 1968 г.), а с другой стороны, не было заинтересовано в разрастании тенденций, имеющих негативное значение для общества (в первую очередь, инфляции и сопровождавшему ее росту товарного дефицита (Артемьев, 2013: Электронный ресурс)). Однако главной причиной сворачивания социально-экономического реформирования в начале 1970-х гг. и началом собственно эпохи «застоя» стали события в мировой экономике — а именно очередной кризис капиталистической «миросистемы», сопровождавшийся значительным поднятием цен на энергоносители, что создавало чрезвычайно благоприятную внешнеэкономическую конъюнктуру для тогдашнего СССР, его экономики. Именно начавшийся поток в страну нефтедолларов, как полагает, в частности, Б. Ю. Кагарлицкий, сделал ненужным в глазах тогдашнего руководства дальнейшее реформирование, поскольку денег и без того было достаточно для поддержания более или менее сносного уровня жизни в СССР (включая развитие промышленности на приоритетных направлениях, инфраструктуры и сохранения социальных программ) (Кагарлицкий, 2009: 496–498). И только стабилизация ситуации на Западе (что привело к сокращению перенакопления и, соответственно, к удорожанию кредитов, которые СССР с избытком брал у капиталистических стран), одновременно с этим обострение международной обстановки в середине 1980-х гг. и резкое падение цен на нефть (в том числе, и не без поддержки этих процессов со стороны США) дали понимание того, что СССР оказался в своего рода экономической «ловушке». Эта «ловушка» означала, с одной стороны, возвращение страны в свое исходное положение — на периферию капиталистической миросистемы (в качестве поставщика энергоносителей), а с другой стороны, формирование огромного внешнего долга СССР, на покрытие которого был растрачен практически весь золотовалютный запас. Это, в свою очередь, означало резкое ухудшение уровня жизни населения, которое выразилось прежде всего в нарастании товарного дефицита. Как отмечает Кагарлицкий, «крушение потребительского рынка в 1990–1991 годах произошло в результате полного исчерпания валютных резервов, которые раньше использовались для смягчения проблемы. Это был не только крах советской распределительной системы, которая со всеми ее недостатками сумела просуществовать на протяжении семи десятилетий, но и печальный итог “стратегии компенсации”, заблокировавшей внутреннее развитие» (там же: 514–515).

В целом данный период в развитии советского общества можно охарактеризовать как не менее противоречивый, чем предшествующие эпохи (хрущевское «славное десятилетие», сталинские пятилетки), поскольку значительное внимание к нуждам социальной сферы «перекрывалось» такими негативными тенденциями, как формирование господствующего слоя — партийной и государственной номенклатуры, фактическое отстранение населения от участия в принятии политических решений, отказ от политики реформ, господство уравнительных тенденций в оплате труда, что безусловно сказывалось на качестве трудовых мотиваций, и др. Поэтому, как бы ни печально звучал вывод исследователей, трудно не согласиться с тем, что «через семь десятилетий после революции, после одиннадцати пятилеток, создания индустриальной базы, достижений в космосе, успехов в создании термоядерного оружия, строительства могучего военного океанского флота, советская сверхдержава была отсталой страной, в которой добывающая и топливная промышленность преобладали над обрабатывающей и машиностроительной» (Некрич, 1997: 432).

Между тем, возможности развития страны безусловно существовали — и заключались они не только в создании мощного топливно-энергетического комплекса, или перестройки экономики на неорыночных («нэповских») началах. Так, параллельно реформе Косыгина — Либермана предлагался еще один проект реформ — разработанный отечественным ученым-кибернетиком академиком В. М. Глушковым. Суть его состояла в перестройке плановой экономической системы на основе новейших достижений в области электроники и вычислительной техники — создания сети мощных вычислительных центров по всей стране (и нескольких уровней таких центров — от самых высших, координирующих всю систему, до нижних — аккумулирующих и перерабатывающих информацию на уровне конкретных ведомств и предприятий). Создание этой системы, согласно замыслу разработчиков реформы, должно было в значительной степени упростить характер согласования и пересогласования решений в рамках социалистического планирования, избежать возможных здесь сбоев, рассогласований и т. д. Есть точка зрения, что, несмотря на достаточно утопичный характер данного проекта (это был типично технократический проект), «это была едва ли не последняя попытка реанимировать именно советскую, социалистическую идею планового хозяйства, подняв уровень экономического планирования и централизованного управления экономикой на принципиально новый уровень. <…> Если Глушков предлагал техническое усовершенствование плановой экономики, то Косыгин отстаивал идею модификации экономической системы в сторону НЭПовских традиций или, если угодно, “китайского пути”» (Мухин: Электронный ресурс). Нельзя не сказать и о другом проекте реформ, предложенном крупным советским экономистом академиком Ю. В. Яременко. Он видел главную проблему советской экономики в ее преимущественно экстенсивном характере, что, в свою очередь, было связано с милитаризацией и вытекающем из самой природы планово-административной системы ведомственным характером распределения важнейших экономических ресурсов. Такая ситуация (засилье ведомств при общем ослаблении центральной власти в позднесоветскую эпоху) вела, согласно Яременко, к перераспределению наиболее качественных ресурсов (в том числе, человеческих) в пользу военно-промышленного комплекса, как наиболее влиятельного, а также в пользу ведомств гражданской промышленности, тесно связанных с «оборонкой». В итоге основные отрасли гражданской промышленности (предприятия группы Б) вынуждены были развиваться не на интенсивной, а на экстенсивной основе (т. е. за счет количественного, а не качественного прироста ресурсов), что неизбежно, рано или поздно, приводило к исчерпанию этих ресурсов и экономической стагнации. Что и подтвердила ситуация 1970–1980-х гг. (Колганов, 2012). Как выход из положения предлагались отказ от дальнейшего пути по наращиванию вооружений и переход к конверсии оборонных предприятий — переводу их производственных мощностей на службу гражданской промышленности (Ларионов, 2014). В какой-то степени попытки реформирования в этом направлении (во всяком случае, в плане ограничения всевластия ведомств и укрепления государственной и общественной дисциплины) были предприняты в короткий период пребывания у власти Ю. В. Андропова, однако эти попытки были прерваны приходом к власти нового советского руководства во главе с М. С. Горбачевым, который означал уже не столько реформирование, сколько фактический демонтаж советской системы под флагом ее демократизации и либерализации.

Таким образом, в итоге ни один из предлагаемых начиная с первой половины 1960-х гг. проектов реформ (как неорыночных, так и плановых) не был в конечном счете реализован, а попытка Горбачева опереться на реформистские начинания 1960-х гг. (Косыгинская реформа) в сочетании с политической демократизацией фактически привела к развалу государства. Поэтому прав Б. Ю. Кагарлицкий, говоря о том, что «политика Горбачева была, по существу, политикой капитуляции. Еще более очевидно это стало, когда правящие круги России возглавил Борис Ельцин. Распад Советского союза, который администрация Горбачева пыталась предотвратить, новое руководство объявило своим важнейшим достижением» (Кагарлицкий, 2009: 513). В итоге «Россия вернулась к границам начала XVII века с той лишь разницей, что в составе страны остался Северный Кавказ» (там же).

Это означало переход к новой, постсоветской, капиталистической России, с ее иными, отличными от советского периода, историей, политикой, идеологией. Однако думается, что опыт советских модернизаций по-прежнему сохраняет для нас свою актуальность, и советское прошлое продолжает незримо присутствовать в настоящем, сказываясь и в ментальных особенностях населения России, его ценностных предпочтениях, так и в политике нынешнего российского руководства, как известно, провозгласившего курс на модернизацию экономики и общества, но фактически все это время шедшего по «проторенному» пути блокирования модернизации в условиях высоких цен на энергоносители. Думается, опыт советского общества, особенно в последние десятилетия его существования, дает нам в этом отношении весьма поучительные уроки.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Антонов, М. Ф. (2005) Капитализму в России не бывать! М. : Яуза; Эксмо. 672 с.

Артемьев, А. (2013) Танками по рублю. Как «Пражская весна» подкосила советский хозрасчет [Электронный ресурс] // Lenta.ru. 21 августа. URL: https://lenta.ru/articles/2013/08/21/kosygin/ [архивировано в WebCite] (дата обращения: 30.03.2016).

Ахиезер, А. С. (1997) Россия: критика исторического опыта (социокультурная динамика России) : в 2 т. 2-е изд., перераб. и доп. Новосибирск : Сибирский хронограф. Т. I: От прошлого к будущему. 804 с.

Ахиезер, А., Клямкин, И., Яковенко, И. (2005) История России: конец или новое начало? М. : Новое издательство. 708 с.

Зубкова, Е. Ю. (1989) Опыт и уроки незавершенных поворотов 1956 и 1965 гг. // Страницы истории советского общества: факты, проблемы, люди / под общ. ред. А. Т. Кинкулькина ; сост.: Г. В. Клокова и др. М. : Политиздат. 447 с. С. 314–326.

История России с древнейших времен до наших дней (2012) : учебник / А. Н. Сахаров, А. Н. Боханов, В. А. Шестаков ; под ред. А. Н. Сахарова. М. : Проспект. 768 с.

Кагарлицкий, Б. Ю. (2009) Периферийная империя: циклы русской истории. М. : Алгоритм ; Эксмо. 576 с.

Кара-Мурза, С. Г. (2008) Советская цивилизация. М. : Алгоритм ; Эксмо. 1200 с. (Сер.: Классика русской мысли).

Колганов, А. И. (2012) Развитие противоречий советской модели плановой экономики в эпоху «застоя» // Альтернативы. № 1. С. 65–73.

Ларионов, С. (2014) Шли быстро, пришли в никуда [Электронный ресурс] // Интернет-журнал «Рабкор». 20 декабря. URL: http://rabkor.ru/columns/edu/2014/12/20/walked-fast-came-to-nowhere/ [архивировано в WebCite] (дата обращения: 30.03.2016).

Либерман, Е. Г. (1962) План, прибыль и премия // Правда. №232 (16108). 9 сентября.

Мухин, М. «Почему распался СССР?» — пара слов о застое или что собственно «застоялось»? [Электронный ресурс] // Научно-публицистический журнал «Актуальная история». URL: http://actualhistory.ru/ussr-breakup-2 [архивировано в WebCite] (дата обращения: 30.03.2016).

Некрич, А. М. (1997) Золотой век номенклатуры // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал : в 2 т. / под общ. ред. Ю. Н. Афанасьева. М. : Изд. центр Рос. гос. гуманит. ун-та. Т. 2. Апогей и крах сталинизма. 757 с. С. 400–444.

Политическая история России : (1998) учеб. пособие / отв. ред. проф. В. В. Журавлев. М. : Юристъ. 696 с.

Сидорина, Т. Ю. (2013) Государство всеобщего благосостояния: от утопии к кризису. М. : Рос. гос. гуманит. ун-т. 356 с.

Экономическая реформа 1965 года в СССР [Электронный ресурс] // Википедия: Свободная энциклопедия. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Экономическая_реформа_1965_года_в_СССР [архивировано в WebCite] (дата обращения: 30.03.2016).

REFERENCES

Antonov, M. F. (2005) Kapitalizmu v Rossii ne byvat'! [Capitalism should not appear in Russia!] Moscow, Yauza Publ. ; Eksmo Publ. 672 p. (In Russ.).

Artemiev, A. (2013) Tankami po rubliu. Kak «Prazhskaia vesna» podkosila sovetskii khozraschet [The ruble under tanks. How the “Prague spring” crippled Soviet economic accountability]. Lenta.ru, August 21. [online] Available at: https://lenta.ru/articles/2013/08/21/kosygin/ [archived in WebCite] (accessed 30.03.2016). (In Russ.).

Akhiezer, A. S. (1997) Rossiia: kritika istoricheskogo opyta (sotsiokul'turnaia dinamika Rossii) [Russia: Criticism of historical experience (Sociocultural dynamics of Russia) : in 2 vols. 2nd edn., revised and enlarged. Novosibirsk, Sibirskii khronograf Publ. Vol. I: Ot proshlogo k budushchemu [From past to future]. 804 p. (In Russ.).

Akhiezer, A., Kliamkin, I. and Yakovenko, I. (2005) Istoriia Rossii: konets ili novoe nachalo? [History of Russia: The end or a new beginning?]. Moscow, Novoe izdatel'stvo Publ. 708 p. (In Russ.).

Zubkova, E. Yu. (1989) Opyt i uroki nezavershennykh povorotov 1956 i 1965 gg. [The experience and lessons of unfinished turns in 1956 and 1965]. In: Stranitsy istorii sovetskogo obshchestva: fakty, problemy, liudi [Pages of the history of Soviet society: Facts, problems, people] / ed. by A. T. Kinkulkin ; comp. by G. V. Klokova et al. Moscow, Politizdat Publ. 447 p. Pp. 314–326. (In Russ.).

Istoriia Rossii s drevneishikh vremen do nashikh dnei [History of Russia from ancient times to our days] (2012) : A textbook / A. N. Sakharov, A. N. Bokhanov, V. A. Shestakov ; ed. by A. N. Sakharov. Moscow, Prospekt Publ. 768 p. (In Russ.).

Kagarlitskii, B. Yu. (2009) Periferiinaia imperiia: tsikly russkoi istorii [Peripheral empire: The cycles of Russian history]. Moscow, Algoritm Publ. ; Eksmo Publ. 576 p. (In Russ.).

Kara-Murza, S. G. (2008) Sovetskaia tsivilizatsiia [Soviet civilization]. Moscow, Algoritm Publ. ; Eksmo Publ. 1200 p. (Series: Klassika russkoi mysli [Classics of Russian Thought]). (In Russ.).

Kolganov, A. I. (2012) Razvitie protivorechii sovetskoi modeli planovoi ekonomiki v epokhu «zastoia» [Development of contradictions in the Soviet model of planned economy in the age of “stagnation”]. Al'ternativy, no. 1, pp. 65–73. (In Russ.).

Larionov, S. (2014) Shli bystro, prishli v nikuda [Walked fast and came to nowhere]. Internet-zhurnal “Rabkor”, December 20. [online] Available at: http://rabkor.ru/columns/edu/2014/12/20/walked-fast-came-to-nowhere/ [archived in WebCite] (accessed 30.03.2016). (In Russ.).

Liberman, E. G. (1962) Plan, pribyl' i premiia [Plan, profit and reward]. Pravda, no. 232 (16108), September 9. (In Russ.).

Mukhin, M. «Pochemu raspalsia SSSR?» — para slov o zastoe ili chto sobstvenno «zastoialos'»? [“Why the USSR collapsed?” — a few words about stagnation or what was actually ‘stagnated’?]. Nauchno-publitsisticheskii zhurnal “Aktual'naia istoriia” [online] Available at: http://actualhistory.ru/ussr-breakup-2 [archived in WebCite] (accessed 30.03.2016). (In Russ.).

Nekrich, A. M. (1997) Zolotoi vek nomenklatury [The Golden Age of the Soviet nomenklatura]. In: Sovetskoe obshchestvo: vozniknovenie, razvitie, istoricheskii final [Soviet society: The origin, development, historical ending] : in 2 vols. / ed. by Yu. N. Afanasiev. Moscow, Publ. Center of Russian State University for the Humanities. Vol. 2: Apogei i krakh stalinizma [The apogee and collapse of Stalinism]. 757 p. Pp. 400–444. (In Russ.).

Politicheskaia istoriia Rossii [Political history of Russia] (1998) : A textbook / ed. by V. V. Zhuravlev. Moscow, Iurist" Publ. 696 p. (In Russ.).

Sidorina, T. Yu. (2013) Gosudarstvo vseobshchego blagosostoianiia: ot utopii k krizisu [The welfare state: From utopia to crisis]. Moscow, Russian State University for the Humanities Publ. 356 p. (In Russ.).

Ekonomicheskaia reforma 1965 goda v SSSR [1965 Soviet economic reform]. Wikipedia: The free encyclopedia. [online] Available at: https://ru.wikipedia.org/wiki/Экономическая_реформа_1965_
года_в_СССР [archived in WebCite] (accessed 30.03.2016). (In Russ.).

Канарш Григорий Юрьевич — кандидат политических наук, старший научный сотрудник Института философии РАН. Адрес: 109240, г. Москва, ул. Гончарная, д.12, стр. 1. Тел.: +7 (495) 697-98-93.

Kanarsh Grigory Yurievich, Candidate of Political Science, Senior Researcher, Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences. Postal address: 12 Goncharnaya St., 109240 Moscow, Russian Federation. Tel.: +7 (495) 697-98-93.

E-mail: grigkanarsh@yandex.ru

Библиограф. описание: Канарш Г. Ю. Опыт и уроки советской модернизации. Часть II [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2016. № 3 (май — июнь). URL: http://zpu-journal.ru/e-zpu/2016/3/Kanarsh_Soviet-Modernization-2/ [архивировано в WebCite] (дата обращения: дд.мм.гггг).

Дата поступления: 1.04.2016.

• Златанов Б. Г. Особенности модернизации на постсоциалистическом пространстве;
  
• Канарш Г. Ю. Опыт и уроки советской модернизации. Часть I;
• Межуев В. М. Ценности современности в контексте модернизации и глобализации
• Федотова В. Г. Кризис модернизации и архаизация общества
• Федотова В. Г. Модернизация и традиция